анализу. Я начал, правда, не без напряжения, основательно штудировать De arte amandi Овидия, равно и «Искусство любить» Мансо, но ни один из признаков любви, отмеченных в обоих этих произведениях, не подходил ко мне вполне. Наконец, пришло мне на ум, что, как я читал в какой-то комедии, самыми верными признаками состояния влюбленности являются рассеянный вид и запущенная борода. Я посмотрелся в зеркало. Боже, борода моя была запущена! Боже, вид мой был рассеян!

Когда я теперь узнал нечто определенное относительно своей влюбленности, на сердце у меня стало несколько легче. Я решил надлежащим образом подкрепиться пищей и питьем и потом найти очаровательную красотку, которой было всецело занято мое сердце. Ка-кое-то сладкое предчувствие подсказало мне, что она сидит перед дверью дома. Я спустился с лестницы и действительно обрел ее! О, как я был рад опять ее лицезреть! Как волновалось в груди моей чувство восторга, несказанное блаженство любви! Мисмис (так называлась малютка, я узнал это потом от нее самой) в изящной позе сидела на задних лапках и приглаживала себе щеки и прическу за ушами. С какой неописуемой грацией она исполняла перед моими глазами то, что требуется опрятностью и элегантностью! Ей не нужно было никаких презренных тайных принадлежностей туалета для увеличения прелести, дарованной ей природой. С большей почтительностью и скромностью, нежели в первый раз, я приблизился к ней и сел рядом. Она не обратилась в бегство, но взглянула на меня испытующим взором и тотчас же опустила глаза.

– Прелестнейшая, – начал я тихим голосом, – будь моей!

– Отважный кот, – возразила она смущенно, – кто ты? Знаешь ли ты меня? Если ты так же чистосердечен, как я, и так же правдив, скажи мне прямо и поклянись, любишь ли ты меня действительно!

– О, клянусь всеми ужасами Оркуса, – воскликнул я вдохновенно, – клянусь священной луной и всеми звездами и планетами, которые засветятся в ближайшую ночь, если только небо будет ясное, клянусь, что я люблю тебя!

– И я также, – пролепетала малютка и в стыдливом упоении склонила ко мне головку.

Объятый любовным пламенем, я простер к ней лапы и хотел заключить возлюбленную в свои объятия, как вдруг откуда-то выскочили два гигантские кота, с дьявольским ворчанием устремились на меня, схватили зубами, вонзили в меня когти и в довершение бедственного моего положения сбросили в сточный желоб, где надо мной сомкнули свои волны грязные помои. Еле-еле я спасся от смертоубийственных когтей злодейских бестий, презревших мой сан, и с криком, выражавшим смертельную тоску, вбежал вверх по лестнице. Мейстер, увидев меня, с громким смехом воскликнул:

– Мурр, Мурр, что за вид у тебя? Ха-ха! Я понимаю: ты, подобно некоему рыцарю, блуждал в обманчивых садах любви, ты хотел наделать проказ, а в действительности досталось тебе самому!

И с этими словами мейстер, к крайней моей досаде, опять разразился оглушительным хохотом. Потом он налил в какой-то сосуд теплой воды, без всяких рассуждений погрузил меня туда неоднократно, так что я от чиханья и кашля лишился на время и слуха, и зрения, завернул меня в мягкую фланель и положил в корзинку. От бешенства и скорби я был почти бездыханен: я был не в силах шевельнуть ни одним членом. Наконец, ощущение теплоты оказало на меня благотворное действие, мысли мои стали приходить в порядок. С прискорбием я подумал: «Вот еще новый обман жизни, новое горькое разочарование! Это-то любовь, которую я уже давно воспел так чудно, любовь, долженствующая быть высшим благом, наполнять нас неописанным блаженством, уносить нас в небесные пределы! Увы, меня она низвергла в сточный желоб! Я отрекаюсь от чувства, не принесшего мне ничего, кроме укусов, унизительного купанья и презренного закутыванья в подлую фланель!»

Но как только я опять выздоровел и мог вполне располагать собой, снова перед глазами моими стал беспрерывно мелькать образ Мисмис, и я, еще памятуя пережитый мною позор, к ужасу своему заметил, что все продолжаю любить. Я овладел собой и, как разумный кот, стал опять читать Овидия, так как я вспомнил, что в его «Ars amandi» есть рецепты против любви.

Я прочел стихи:

Любит Венера досуг.

Если больше не хочешь влюбляться,

Страсть прогоняют дела.

Действуй – и будешь здоров!

Сообразуясь с этим предписанием, я вознамерился с пламенным жаром углубиться в науки… но на каждой странице книги я видел Мисмис! Я думал – и в уме моем звучало: «Мисмис!» Писал – и из-под моего пера выливалось слово «Мисмис». Мне пришло в голову: автор разумел, вероятно, другое дело и так как от некоторых котов я слыхал, что ловля мышей – развлечение чрезвычайно приятное и забавное, мне пришло на ум, что, быть может, под rebus разумелась также и ловля мышей. Как только стемнело, я отправился в подвал и бродил по всем его мрачным закоулкам, распевая: «Сквозь лес иду, и тих, и дик, взведен курок ружья».

Но что же это? Вместо дичи, за которой я думал охотиться, всюду предо мной выплывает милый, обольстительный образ! И скорбь томительной любви вдруг вспыхнула опять в моей крови! И я сказал: «О, девственный рассвет, склони ко мне приветливые взоры, и в ласковых твоих лучах жених с невестой – Мурр и Мисмис – вернутся радостно домой!» Так говорил я, кот влюбленный, в надежде сладостных наград! Бедняк, стремись скорей на крышу, закрыв глаза, беги любви! Она лишь муку поселяет в твоей бунтующей крови!

Таким-то образом, я, несчастный, все больше и больше запутывался в сетях любви, которую, по-видимому, зажгла в моей груди враждебная звезда. Исступленный, гневно возмущаясь против рока, я снова схватил Овидия и прочел там стихи:

Если подруга твоя безголоса – потребуй, чтоб спела,

Струн не касалась – проси, чтоб сыграла тебе.

– Ха, – воскликнул я, – к ней, к ней, на крышу! Я найду ее, я обрету волшебную чаровницу там, где видел ее впервые, но она должна петь предо мной, да, петь, и, если только голос ее издаст хоть одну фальшивую ноту, конечно, я исцелен, я спасен!

Надо мною раскинулось ясное небо и заискрился месяц, сиянием которого я клялся в любви перед милой, прелестною Мисмис; на крыше сидел я и ждал. Долго, долго я тщетно томился, не видя ее, и вздохи мои превращались в любовные жалобы.