я в душе не грею, но как по мне, с такой прорехой на заднице и салом, художественно размазанным по ткани ни о каком «новые» и «дорогие» речи идти не может. Но я предусмотрительно держу эти наблюдения при себе. Просто грустно улыбаюсь, наблюдая как он кряхтит подбирая пугалку, вытирает пот со лба и злобно зыркает на свою прекрасную спутницу, то есть меня.

— Извини, — говорю я.

— Ладно, забей. Одной дырой больше, одной меньше, — расстроено отвечает он и предлагает передохнуть. За полдня мы прочесали значительный кусок территории парка. Начиная от карусели и заканчивая большой клумбой, на которой бурым ковром лежат остатки растительности.

Когда мы устраиваемся на бетонной ограде, долговязый вояка принимается чесать языком обо всем на свете. Это получается инстинктивно, будто как только он выпускает из рук пугалку ему до смерти необходимо снабдить меня любой ерундой, которая приходит на ум. От армейских баек до Джелинды Дори, по которой тощий сохнет. Кстати, абсолютно безнадежно. Потому что, как я понимаю, его богиня где-то там наверху, далеко над нами.

«В Харидваре» — проносится в моей голове.

И никаких шансов у отставного голодранца нет. Все что ему остается, это найти свободные уши и дуть в них о том, какая та красивая, и какая правильная. По заведенной привычке я сижу рядом, покорно киваю и набиваю магазины. Хотя мне его страдания до лампочки, потому что я и свои еле вывожу. Но любая принцесса вежлива по определению, а уж принцесса Беатрикс Первая, сударыня и светлая владетельница Мусорной Долины вежлива вдвойне. Матушка! Да я само совершенство! Жаль, что это не очень заметно.

— Видела ее последний ролик?

Я со вздохом прикрываю глаза, вщелкиваю последний припас и сообщаю, что еще не в теме.

— Да ты что, Бет? — он жестикулирует, поражаясь моему дремучему невежеству, и тут же лезет в унитестер.

Бедняжка Джелинда выразила солидарность со всеми несчастными и обездоленными и теперь не носит одежду из поли-хренпоймичто-эстра, потому что тот вредит глобальному климату. Производства, что-то там выбрасывают, отчего в Нижнем постоянно идет дождь, а люди мрут, как мухи. Я шмыгаю носом и вытираю о подол рубахи масло с пальцев, выражая вежливое сочувствие большому делу.

— А вот это видела? Смотри, что она сделала для нас.

На всякий случай я говорю, что видела, справедливо опасаясь, что он покажет мне все, до чего сможет дотянуться в гипернете. Пока он соображает, как вернуть беседу на тему поклонения его обожаемой даме, я перехватываю нить разговора.

— Слушай, Томашек, а что с теми мигрантами, о которых вчера сказала Сью? Вдруг мы их встретим? Я так поняла, что они застряли где-то здесь в окрестностях парка.

— Эта жаба? — презрительно кидает мой компаньон, и издевательски подражает голосу толстухи, — вчера объявили перехват по мигрантам. Заруби себе на носу, Манджаротти! Ты про это что ли?

— Ну, да, — отвечаю я и глубже кутаюсь в накидку. Проклятый дождь, чтоб он сдох. На лужах, стоящих в выбоинах асфальта идет дробовая рябь. Из-за кустов доносится обычный шум Нижнего города, вязкий, как все тут. В котором если расслабиться, можно безнадежно утонуть. Утонуть дождевой каплей в грязной луже.

— Да что она там соображает, — машет рукой гражданин Манджаротти, — они же хитрые как черти, эти мигранты. В свое время насмотрелся. Валятся со всех миров, которые мы успели замирить и тут же растворяются без следа. Вот скажи мне Бет, как отличить мигранта от гражданина?

В ответ я пожимаю плечами, действительно как? По большому счету меня эта проблема не заботит, я сама тут на птичьих правах и транзитом. И никто не просил вываливать меня тут. Госпожа Беатрикс мастер попадать в нелепые ситуации. Если бы я знала, что не умру, а попаду сюда в вечный дождь, то запаслась хотя бы унитестером моего красавчика и колдуна Фогеля. А теперь приходится ломать голову, что делать дальше.

— Не отличишь никак, я тебе говорю. Этим придуркам плевать, что мы приносим им мир. Они не хотят сидеть у себя и наваливаются к нам, будто тут им медом намазано. Перехватывают наши трансМашины и валят со своих миров. Хотя, — Томашек делает паузу и задумчиво шевелит изуродованной бровью, — наверное, жить там у них, не особо комфортно. После того как мы приносим мир, там большей частью стекло от мазербомб и радиация. Но это нихрена не повод, чтобы лазить тут как тараканы, согласись?

— Может им тут больше нравится, чем у себя дома, — делаю вывод я.

В ответ тощий выражается в том смысле, что тут и самим места мало и нужно иметь хоть капельку совести. Пусть сидят у себя, ведь миротворческий корпус и так приносит аборигенам все блага цивилизации: трансМашины, корпорации, синтетическое бухло и возможность лазить по гипернету. А то, что у них там какие-то глупые выдумки, религии и собственный взгляд на вещи, то это полная херабора.

— Мы три недели штурмовали какую-то лачугу с тремя трубами, Бет! Местные закидывали нас огненными шарами с такой скоростью, что я не успевал накласть в штаны, прикинь? Тысячами лезли на наши пушки. А знаешь, в чем было дело?

— Не, — откликаюсь я, — я в вашей войне вообще ни бум-бум, Томашек.

— В какой-то раскрашенной деревяшке, представляешь? Она у них там вроде бога. Раскрашенная деревяшка стоила и им и нам больше чем дохрена. Ей цена полкредита и то, покупателя надо поискать. А они стояли за нее насмерть! И такое сплошь и рядом. Корпус приходит, пытается навести мир и цивилизацию, а эти олухи кидаются на нас с палками. Ну, не дураки?

Приходится согласиться, хотя у меня на этот счет другое мнение.

— Так если они такие олухи и молятся на раскрашенные доски, как ты рассказываешь, то, как они умудряются захватить наши трансМашины?

— Черт его знает, Бет. Наверное, потому что у них там есть что-то вроде колдунов или шаманов. Я насмотрелся на это все. Вылезут из кустов и как начнут шаманить! Пока наша арта не закинет им с «Умертвителя».

Колдунов или шаманов. Сердце прыгает у меня в груди. Колдунов! Подумать только! У кого-то все же получается колдануть! Но я же не смогла? У царственной Беатрикс совсем нет