Селвин знал это все не хуже меня. Не только потому, что жадно поглощал книги, – прежде чем стать литературным агентом, он был букинистом, занимавшимся, в частности, первыми изданиями двадцатого века.

– Я продал свое первое издание «В Трое» Кармен Каллил.

– Не для макета? – я ужаснулась.

Переиздания наподобие «Вираго Классикс» – это фотомеханическая печать с других изданий, процесс, уничтожавший оригинальную книгу.

Селвин покачал головой.

– Нет. У нее уже был экземпляр Питера Оуэна тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года. Первое издание она хотела для себя. Я согласился на шестьдесят фунтов. Не думаю, что в наше время получилось бы достать оригинальное издание дешевле чем за три сотни.

Меня всегда поражало, как люди запоминают, сколько они заплатили за ту или иную вещь. Такие детали у меня в памяти не задерживались, оставляя только эмоциональную, сравнительную оценку: что-то стоило дорого или не так дорого.

– Мне стоит поговорить с Кармен, – сказала я. – Вероятно, она встречалась с Ральстон, когда решила издать ее книгу.

– Возможно, – задумчиво ответил Селвин. – А мы уже не говорили когда-то о «В Трое»? Может, когда я продавал «Исиду»? «В Трое» оказала некоторое влияние на твою книгу, верно?

Я чуть смущенно кивнула. «Исида» стала моим первым – или вторым, смотря как считать, по времени написания или дате издания – романом. Как бы там ни было, с тех пор прошла целая жизнь. Я едва могла вспомнить молодую женщину, которая начинала писать «Исиду», и теперь я оценивала некогда такой важный для меня роман с холодным сердцем, критически, испытывая гордость – но отстраненно.

– Да, эта книга была моим эталоном, она сильно на меня повлияла. Даже немного слишком: до второй или третьей редакции «Исиды» я и не осознавала, насколько полно впитала «В Трое». Мне пришлось тогда вырезать целые куски поэтической прозы, потому что они уж очень напоминали работу Ральстон и на самом деле совершенно не были моими.

Я вспомнила, как меня в девятнадцать лет поразил язык этого романа, его понимание сути вещей. Иногда казалось, что я читаю собственную историю, просто написанную настолько хорошо, что я о таком и мечтать не могла. Книга оказалась такой потрясающе близкой, словно она написана для меня одной. Если мифическим аналогом Хелен Ральстон в ее книге была Елена Троянская, то для меня таковой оказалась сама Хелен. Каким-то образом любовная связь Хелен с учителем в Шотландии в точности повторилась со мной пятьдесят лет назад на севере штата Нью-Йорк.

Тонкости времени, пространства, места и даже личностей не имели никакого значения в сравнении с вечными истинами, великими циклами рождения и смерти.

Я ощутила настоящий прустовский поток, неоспоримую уверенность, что время можно покорить. Я сидела за столом ресторана в Эдинбурге, ощущая свежий вкус вина на языке, и в то же время свернулась в плетеном кресле в давней комнате нью-йоркского общежития. Запах ароматической палочки с соседской половины соперничал с ароматами гвоздики, апельсина и корицы, а из стерео лился голос Джони Митчелл; читая, я потягивала маленькими глотками чай «Констант Коммент», и слова Хелен Ральстон вспыхивали перед глазами, навсегда изменяя меня и мой мир откровением, разрушающим и одновременно творящим вселенную: время – лишь иллюзия.

– Мне суждено написать эту книгу, – сказала я своему литературному агенту со всей страстью подростка, каким была тридцать два года назад.

Селвин не усмехнулся, но я уловила искру веселья в его взгляде и сердито нахмурилась, ощутив прилив неуверенности в себе.

– Ты думаешь, я сошла с ума?

– Нет, нет, – он наклонился над столом и твердо положил руку поверх моей. – Я думаю, что ты снова говоришь как прежде.

Принесли еду, и мы заговорили о других вещах.

Крабовые котлеты действительно оказались великолепны. Их подавали с хрустящими картофельными галетами и восхитительной смесью печеных сладких перцев и испанского лука. Салат состоял из рукколы, кресса, молодого шпината и еще нескольких вкусных экзотических растений, которые я не смогла распознать, заправленных нежным пряным бальзамическим соусом. Стоило мне выразить восторг, Селвин усмехнулся и покачал головой:

– Тебе надо чаще выходить в свет. Это обычный ресторанный салат.

Ближайший к моему дому ресторан располагался в двадцати милях и не вписывался в мой бюджет.

– Я нечасто выбираюсь, но такое сделала бы и сама, если бы смогла достать рукколу в коопе.

– Ко-оп? – то, как он это сказал, напоминало даму Эдит Эванс с ее бессмертным: «Су-умочка?!» из «Как важно быть серьезным».

– Кооперативные магазины еще существуют? И ты ходишь туда за покупками?

– Порой приходится.

– Ох, милая. Когда же ты вернешься к цивилизации?

– Между прочим, я не считаю, что цивилизация заключается в удобстве потребления.

– Нет, – в его голосе не чувствовалось уверенности. – Но чем ты занимаешься в провинции? Я хочу сказать, что там такого притягательного?

Селвин был таким убежденным горожанином, что не видел от деревни никакой пользы, кроме как найти местечко для тихого воскресного отдыха.

– Занимаюсь чем и везде.

– Ты бы и здесь ходила в кооп?

Я рассмеялась.

– Ну, нет. Но писать я могу где угодно.

– Разумеется. А когда ты не пишешь, то в городе есть галереи, театры, книжные магазины… что тебе нравится в провинции?

– Холмы, море, покой и тишина, прогулки пешком, прогулки под парусом…

Селвин кивал.

– Помню, помню. Я уже допрашивал тебя на этот счет, когда ты заявила, что собираешься замуж за своего бывшего редактора и уезжаешь из Лондона. Я не мог этого понять. Не то, что ты выходишь за Аллана – издательский мир не заслуживал такого отличного парня, – но зачем уезжать?

Я вздохнула.

– Мы решили сделать жизнь проще. Аллан терпеть не мог свою работу, а я просто уже наелась по горло… мы подсчитали, что если продадим квартиры и купим лодку, то сможем проводить больше времени вместе и жить лучше – за меньшие деньги.

– И тебе это все еще подходит?

Я гоняла по тарелке полоску перца. Та жизнь предполагалась – и годилась – для двоих. После смерти Аллана я последовала совету ближайших друзей не совершать необдуманных поступков и не бросаться в крайности, так что не стала переезжать или еще что-то существенно менять в жизни. Какой в этом смысл, если подумать? Единственное, что было для меня важно, я все равно никак не могла изменить.

– Я не могла себе позволить переехать обратно в Лондон.

– Есть и другие города. Не говори об этом южанам, но я на самом деле предпочитаю Эдинбург. Или Глазго.

– Думаю, ты не следил за ценами на недвижимость после деволюции.