– Мы – это главное слово – собираемся снова привести тебя к успеху, и крупному. Поверни у зеленых ворот.

Указанный дом делился на две части, верхнюю и нижнюю; друг Селвина жил наверху. Мы поднялись по довольно изящной широкой винтовой лестнице, и худощавый, аккуратный и очень опрятный пожилой мужчина открыл нам дверь. Его звали Алистар Рид. У него был длинный нос, а с красноватого костистого лица смотрели чуть выпуклые яркие голубые глаза. Щеки сияли как яблоки – я представила, как он полирует их каждое утро, – а зачесанные назад волосы были молочно-белыми.

– Я поставил чайник, – сказал он, проведя нас в гостиную. – Индийский или китайский?

Алистар смотрел на меня, я посмотрела на Селвина.

– Китайский, если он у тебя есть.

– Если бы его не было, и предлагать бы не стоило, – ответил мужчина с упреком в голосе.

Но, несмотря на тон, по блеску в глазах я догадалась, что это была шутка.

– Прошу, чувствуйте себя как дома. Я ненадолго, – сказал он и вышел. Я оглядела светлую, просторную и прекрасно обставленную комнату. Даже на мой неискушенный взгляд было очевидно, что изысканный письменный стол возле окна, застекленный книжный шкаф в углу и темный сундук у двери – очень старые, мастерски изготовленные, уникальные вещи – и, без сомнения, очень дорогие. Даже кушетка, на которой устроились мы с Селвином, производила впечатление основательности и индивидуальности – это наводило на мысль о штучной работе.

Светлые стены были увешаны картинами. Я поднялась и подошла ближе. На одной стене висели ряды акварельных пейзажей – обычные шотландские виды гор, воды, покрытого облаками неба и моря с пятнами островов. Картины были достаточно приятны на вид, но довольно безлики. Лучше, чем мои собственные попытки рисовать, но ничего особенного.

Возле книжного шкафа висели два натюрморта, написанных маслом: один, очень реалистичный и очень темный, выглядел старым. Я предположила, что ему может быть двести или триста лет. На картине была изображена большая мертвая рыба, лежавшая на мраморной плите рядом с пучком растений и – что выбивалось – единственным желтым цветком. Второй натюрморт был гораздо современнее по стилю: композиция из синей чашки, тусклой серебряной ложки и яркого желтого лимона на подоконнике, кусочек которого был виден за сине-белой полосатой занавеской.

Самой большой картине в комнате досталась своя стена. Это был портрет молодой женщины. Волосы собраны в элегантный узел, а поверх темно-зеленой блузки лежала единственная длинная нитка жемчуга. Некоторое время я пристально разглядывала картину, и только потом заметила подпись в левом нижнем углу: инициалы В.И.Л.

Вернувшись с подносом, Алистар Рид поставил его на маленький столик у кушетки. Усевшись, я с некоторым испугом увидела рядом с чайником тарелку тонко нарезанного, щедро намазанного маслом белого хлеба, и еще одну, с наваленными горкой маленькими глазурованными пирожными.

– Магазинные, к сожалению, – сказал он своим тихим напевным голосом. – Но советую попробовать, они в самом деле довольно неплохи. Или вы предпочитаете сандвичи? Я не был уверен. Если хотите, я их вмиг сделаю. С ветчиной, сыром, пастой из анчоусов, или томатами.

– Спасибо, Алистар, ты более чем любезен, но мы только что пообедали, – ответил Селвин и повернулся ко мне. – Знаешь шутку о том, что в Глазго при виде неожиданного вечернего гостя восклицают: «Наверное, вы хотите перекусить!», а в Эдинбурге, невзирая на время, говорят: «Наверное, вы уже ели». – Селвин ухмыльнулся другу. – В общем, мне следовало тебя предупредить, что Алистар посвятил свою жизнь опровержению клеветы на гостеприимство коренных эдинбуржцев.

– О, говори-говори, я знаю, что ты – сладкоежка, – сказал Алистар, едва заметно улыбнувшись.

– Ну, думаю, я смогу позволить себе прихоть или две.

Я взяла ломтик хлеба с маслом и со временем позволила уговорить себя на пирожное – радуясь, что в ресторане мы обошлись без десерта. Чай оказался легким и изысканным, приготовленным с цветками жасмина.

Алистар наклонился ко мне:

– Кажется, когда я вошел, вы любовались портретом моей матери?

– Это ваша мать? Написанная В. И. Логаном?

Он кивнул, чуть опустив веки.

– Разумеется, задолго до моего рождения. Ее отец заказал портрет в двадцать шестом году. Вполне возможно, что это последний из написанных В. И. Логаном портретов, если, конечно, не считать обучения Хелен Ральстон.

Он указал на акварельные пейзажи.

– А это рисовала моя мать.

– Ваша мать тоже была художником?

Алистар покачал головой.

– О, нет. Мать рисовала исключительно для своего удовольствия. Я выставил их потому, что они о ней напоминают и из-за места, где были написаны. Аргайлл, на западном побережье – мы всегда ездили туда отдохнуть летом.

– Я сама оттуда!

– В самом деле? Я бы предположил, что вы с куда более дальнего запада, – на его тонких губах мелькнула поддразнивающая улыбка.

Я испытала укол раздражения, но постаралась этого не показать. Мне никогда не удавалось сойти за местную, неважно, сколько я прожила в Британии – а этот срок приближался к четверти века. Стоило открыть рот, и я оказывалась иностранкой, вечно в ответе за свое прошлое. И все же мне не хотелось показаться недоброй или грубой, да и нечестно было обижаться на человека, который обижать не хотел. Шотландцы, в отличие от некоторых других европейцев, в основном хорошо относились к американцам.

– Я родилась в Техасе. Потом переехала в Нью-Йорк, а после – в Лондон. В Аргайлле я живу уже больше десяти лет. Маленькое неприметное местечко под названием Милдаррох, недалеко от…

– Но именно там мы и останавливались! – воскликнул Алистар. – Всегда или в Милдаррохе или в Алдфёрне, – лучась довольством, он обернулся к Селвину. – Дорогой мой, это изумительно! Ты не сказал, что приведешь гостя из Милдарроха! Мое любимое место во всей вселенной! – мужчина снова повернулся ко мне. – Вы, конечно, ходите под парусом?

– У нас… у меня есть лодка. Мой муж любил плавать. После его смерти мне не хотелось выходить на воду одной.

– О, моя дорогая, мне так жаль, – пронзительный взгляд голубых глаз внезапно смягчился.

Я опустила глаза на свою чашку, вглядываясь в светло-золотой напиток и думая о том, как можно воссоздать этот цвет при помощи акварельных красок. После этого, полностью успокоившись, я снова могла смотреть на Алистара.

– Я рассматривала ваши картины, пытаясь угадать, какая из них написана Хелен Ральстон. Но если акварели – вашей матери, а портрет – кисти Логана…

Его глаза расширились.

– О, этой картины здесь нет! Я не решился бы выставлять ее здесь, на всеобщее обозрение – это слишком смело!

Поначалу я подумала, что Алистар говорит о риске порчи или кражи картины, но потом поняла, что смела сама картина – он что, имел в виду, что на ней обнаженный человек? Но ведь обнаженные фигуры уже очень давно повсеместно используются в изящных искусствах, и, конечно, к ним привыкли даже в консервативной кальвинистской Шотландии!