Бородатый Черномор, лукоморский первый вор -

Он давно Людмилу спер, ох, хитер!

Ловко пользуется, тать, тем, что может он летать: Зазеваешься — он хвать — и тикать!

Сравним выделенный фрагмент с «Салонным романсом» (1965) А. Галича: «А нашу Елену. Елену / Не греки украли, а век!»89°. Одним из значений понятия век в его творчестве является «советская действительность — эпоха сталинизма (как частное проявление тоталитаризма), террора и репрессий; система и связанные с ней истории-ческие события» и «большинство этих смыслов имеет одну окраску, определяющим среди них является век как советская действительность»™. И действительно: «Но век не вмешаться не может, / А норов у века крутой! <.. > И вот он враля-лейтенанта / Назначит морским атташе».

При этом в «Салонном романсе» Галича Троя олицетворяет собой Россию: «А Троя? — Разрушена Троя! / И это известно давно», — а в «Песне о вещей Кассандре» Высоцкого Троя является олицетворением Советского Союза: «Без умолку безумная девица / Кричала: “Ясно вижу Трою павшей в прах!”, / Но ясновидцев, впрочем, как и очевидцев, / Во все века сжигали люди на кострах». И здесь тоже говорится о греке, который надругался над Кассандрой: «А вот конец — хоть не трагичный, но досадный: / Какой-то грек нашел Кассандрину обитель / И начал пользоваться ей не как Касан-дрой, / А как простой, тупой и грубый победитель» (АР-8-30) (то же самое говорилось про «дядьку ихнего» в «Лукоморье»: «С окружающими туп стал и груб»: кроме того, в этой песне вертопрах «дом спалил», а в предыдущей — «сжигали люди на кострах»).

Позднее, в «Воспоминаниях об Одессе» (1973 — 1974), Галич еще раз использует этот образ: «И снова в разрушенной Трое / “Елена!” — труба возвестит».

Вернемся вновь к «Лукоморью» и проведем параллели между этой песней, «Сказкой о несчастных лесных жителях» и другими произведениями.

Если Иван называет Кащея «гнусным фабрикантом», то и про Черномора в черновиках «Лукоморья» сказано: «Ну, а подлый Черномор оказался гнус и вор» /2; 40/. А подлым лирический герой назовет также соглядатая в «Невидимке» (1967): «Сидит, подлец, и выпитому счет / Ведет в свою невидимую книжку».

Если Черномор Людмилу спер, то Кащей — девку спрятал. Да и в том же «Лукоморье» колдун представлен как знаток бабских струн.

К этому колдуну русалка пошла «как в тюрьму», а в «Сказке о несчастных лесных жителях» «царица в заточении живет». Позднее такая же ситуация повторится в стихотворении «Много во мне маминого…»: «Жёны крепко заперты / На цепи да замки». А в черновиках: «Как в гареме заперты» /5; 521/. Сравним с «Лукоморьем» и с «.Лирической песней»: «И пошла она к нему, как в тюрьму». «Живешь в заколдованном диком лесу, / Откуда уйти невозможно». Отметим еще одно сходство между двумя последними песнями: «Как-то раз один колдун <…> И пошла она к нему, как в тюрьму» = «Твой мир колдунами на тысячи лет / Укрыт от меня и от света».

Поэтому атмосфера «Сказки о несчастных лесных жителях» предвосхищает только что упомянутую «Лирическую песню»: «Но, однако же, приблизился — дремотное / Состоянье превозмог свое Иван» = «Пусть ветра с сонных листьев сдувают росу» (АР-7-173) (тут же можно в очередной раз вспомнить «сонную державу», по которой будет ехать лирический герой в «Куполах»).

Если Иван-дурак хочет вызволить из тюрьмы царицу, то лирический герой намерен забрать возлюбленную из темного леса: «В этом здании царица в заточении живет. <…> Тоже ведь она по-своему несчастная, / Эта самая лесная голытьба» = «Живешь в заколдованном диком лесу. / Откуда уйти невозможно»; «Девку спрятал, интриган!» = «Твой мир колдунами на тысячи лет / Укрыт от меня и от света»; «К бедной узнице взошел» = «Все равно я отсюда тебя заберу».

Что же касается тяги представителей власти к женскому полу, то здесь возникает интересное сходство между действиями Черномора в «Лукоморье» и хозяина дома в черновиках «Чужого дома»: «…баб ворует, хнычь не хнычь» = «Он семь баб сгубил, а с восьмой сбежал» (АР-8-23). Причем Черномор тоже «с восьмой сбежал»: «Он давно еще Людмилу упер» /2; 40/ (поэтому в «Мистерии хиппи» поэт будет обличать представителей власти: «Довольно тискали вы краль / От января до января!»; а в черновиках «Инструкции перед поездкой за рубеж» инструктор — «главный спец по демократам, бывший третий атташе» — будет жаловаться герою: «Я за тягу к демократкам / Незаконно пострадал»; БС-17-13). Кроме того, если Черномор охарактеризован как «Лукоморский первый вор», то и хозяин чужого дома «двух гостей убил да с деньгой сбежал» (АР-8-25) (а в основной редакции фигурирует припадочный малый — придурок и вор», который также угрожает убить лирического героя, являющегося гостем: «Мне тайком из-под скатерти нож показал»).

Впрочем, сами представители власти отвергают все обвинения в воровстве и называют себя иначе: «Мы же не расхитители — / Уравнители мы» («Куплеты кассира и казначея», 1974).

А свое пристрастие к женскому полу они демонстрируют также в стихотворении «Запретили все цари всем царевичам…» (1967): «В основном же речь идет за Гуревичей: / Царский род ну так и прет к ихней девичьей — / Там три дочки — три сестры, три красавицы…», — и в «Песне-сказке про нечисть» (1966), где Змей Горы-ныч кричит: «Выводи, Разбойник, девок, пусть покажут кой чего!».

Если Черномор охарактеризован как «старый хрыч», то Кащей назван «стариком двухтыщелетним» (да и про «кота ученого» в черновиках «Лукоморья» сказано: «Кот ведь вправду очень стар» /2; 38/).

Оба носят бороды: «Бородатый Черномор — Лукоморский первый вор» = «Щас, мол, бороду-то мигом отстригу!». То же самое относится к нейтрино в «Марше физиков» (1964): «Пусть не поймаешь нейтрино за бороду / И не посадишь в пробирку». А «не поймаешь» его потому, что эта частица — такая же неуловимая, как Черномор, который «ловко пользуется, тать, тем, что может он летать». И именно по этой причине лирическому герою не удалось поймать «святого духа» в «Песне про плотника Иосифа»: «“Как же это, я не знаю, / Как успел?”. / “Да вот так вот, — отвечает, — / Улетел!”» (анализ этой песни — на следующей странице).

Вообще же мотив «летучести» власти: «Ловко пользуется, тать, тем, что может он летать», — разрабатывался еще в «Истории одного города» Салтыкова-Щедрина: «В одном месте “Летописец” рассказывает, как градоначальник летал по воздуху, в другом — как другой градоначальник, у которого