сапер ошибается / Только раз»), поскольку годом ранее в черновиках песни «После чемпионата мира по футболу — разговор с женой» он признавался: «Я вратарскую площадку заминирую, / Потому что я в потенции — сапер» /2; 541/. Да и в «Черных бушлатах» (1972) он скажет: «Особая рота — особый почет для сапера». А образ минного поля прошлого восходит к песне «Спасите наши души», где он фигурирует и в настоящем: «Свихнулись мы, что ли, — всплывать в минном поле!'.».

Теперь обратимся к концовке песни «Не покупают никакой еды…»: «Уверен я, холере скоро тлеть! / А ну-ка — залп из тысячи орудий'. / Вперед! Холерой могут заболеть / Холерики — несдержанные люди».

Данная ситуация напоминает «Марш физиков» и песню «Еще не вечер»: «Бомбардируем мы ядра протонами, / Значит, мы — антилиристы», «Ответный залп — на глаз и наугад. / Вдали — пожар и смерть. Удача — с нами!».

Кроме того, намерение расправиться с холерой напоминает «Скоморохов на ярмарке» (1974): «Уверен я, холере скоро тлеть! / А ну-ка — залп из тысячи орудий!» = «Мы беду-напасть подожжем огнем» («холере» = «беду-напасть»; «тлеть» = «огнем»; «залп» = «подожжем»).

Что же касается призыва к борьбе с холерой — «Вперед!», — то он уже встречался в написанном за полгода до этого «Гимне шахтеров»: «Вперед и вниз! Мы будем на щите! / Мы сами рыли эти лабиринты».

И в заключение сопоставим песню «Не покупают никакой еды…» с «Песней автозавистника» (1971): «Не покупают никакой еды — / Все экономят вынужденно деньги» = «Недосыпал, недоедал, пил только чай».

В обоих случаях герои выступают в маске рабочих-пролетариев, которые не собираются отступать перед «новоявленною порчей» и «заклятым врагом»: «Но от станка рабочий не уйдет» = «Я по подземным переходам не пойду», — хотя при этом можно заметить формальное противоречие: «Но от станка рабочий не уйдет» — «Ушел с работы — пусть ругают за прогул». Однако во втором случае герой ушел с работы как раз для того, чтобы продолжить борьбу.

Если в песне про холеру «объявлена народная война», то и в «Песне автозавистника» герой задается вопросом: «За то ль боролись мы в семнадцатом году, / Чтоб частный собственник катался в “Жигулях”?» (АР-2-112). А в основной редакции со всем советским народом отождествляет себя уже один герой: «За то ль я гиб и мер в семнадцатом году, / Чтоб частный собственник глумился в “Жигулях”?».

В обеих песнях встречаются мотив борьбы: «Для битвы с новоявленною порчей» = «Но я борюсь, я к старой тактике пришел» (кстати, в последнем случае тоже представлен мотив новоявленности врага: «Вдруг мне навстречу нагло прет капитализм»), — и желание дать врагу отпор: «Ее я встретил бледную, как смерть / И хилую, как тысяча скелетов. <…> Мы чувствуем — холере скоро тлеть» (АР-8-152) = «Хоть бы он скорей зачах!»[1085] [1086]; «Но пасаран! Холера не пройдет!» = «Не дам, чтоб капиталистический “Фиат” / Маскировался под названьем “Жигули”!». А этот враг наделяется похожими характеристиками: «Она, мерзавка, будет не у дел» /2; 544/ = «Ах, черт! “Москвич” меня забрызгал, негодяй!».

Таким образом, в свете выдвинутой гипотезы о подтексте (частный собственник и холера = советская власть), можно констатировать необычный парадокс: герои в образе пролетариев сражаются против советского (пролетарского) государства.

***

Теперь вернемся к сказочным произведениям и рассмотрим песню «Лукоморья больше нет», написанную в июне — сентябре 1967 года /2; 41/. А этот год, как известно, прошел под знаком 50-летия Октябрьской революции. Юбилейные мероприятия планировались еще с 1966 года и сопровождались невероятной шумихой.

Естественно, Высоцкий не мог пройти мимо этого события и не отметить его по-своему (точно так же, как столетие со дня рождения Ленина в апреле 1970-го он отметит песней «Переворот в мозгах из края в край…»).

Известно, что сам он определял жанр песни как антисказка, поскольку советская власть разрушила сказочный пушкинский мир. Данная версия уже выдвигалась исследователями: «…быть может, текст Пушкина предстает как бред, сопоставленный с советской жизнью, ибо не советская власть ли разрушила условия для описанного Пушкиным сказочного мира у Лукоморья?»875.

Сожалению о том, что «Лукоморья больше нет»: «Ты уймись, уймись, тоска, / Душу мне не рань», — сродни еще одна авторская сентенция в концовке стихотворения «Короткие, как пословицы…» (1968): «И только в душе исступлением, / Иступленным сванским ножом: / Что были и громы небесные, / Что жили и гномы чудесные, / Что жили да были, телесные, / Да вот и отжили потом» (АР-14-21).

Такие же эмоции, но в публицистической форме, встречались в стихотворении «Почти не стало усов и бак…» (1967): «Что теперь знатный род, для девчонок — изыск! / Не порода рождает Сократов. / Говорят, уничтожили вместо борзых / Супостатов-аристократов. / Уже не стало таких старух, / Какие долго хранят и помнят, / Хотя и редко болтают вслух / Про тех, кто жили в проспектах комнат» /2; 565/ (слова «уничтожили… супостатов» отзовутся в «Марше футбольной команды “Медведей”»: «Соперники растоптаны и жалки»). На эту же тему выскажется А. Галич в «Русских плачах» (1974): «Выкликает проклятия… / А попробуй, спроси — / Да была ль она, бра-тие, / Эта Русь на Руси? / Эта — с щедрыми нивами, / Эта — в пене сирени, / Где родятся счастливыми / И отходят в смиреньи…». И вскоре следует вывод: «Значит — всё это наврано, / Лишь бы в рифму да в лад?». А страна вся «переполнена скверною / От покрышки до дна». Сравним с концовкой «Лукоморья»: «Всё, про что писал поэт, — это бред. / Ну-ка, расступись, тоска, / Душу мне не рань. / Раз уж это присказка — / Значит, дело дрянь» (АР-8-120) («в рифму» = «поэт»; «наврано» = «бред»; «скверною» = «дрянь»). Сравним еще у Галича: «И Ной наврал, как видно, с перепоя» («Горестная ода счастливому человеку», 1969). А его же «Командировочная пастораль» (1966) вновь перекликается с «Лукоморьем»: «Всё, что думалось, стало бреднями: / Обманул Христос новоявленный» = «Всё, про что писал поэт, — это бред».

Неслучайно совпадают образы власти в «Лукоморье» и в «Смотринах»: «Выходили из избы здоровенные жлобы — / Порубили все дубы на гробы» = «Меня схватили за бока / Два здоровенных мужика: / “Играй, паскуда, пой, пока / Не погубили!” <.. > Потом пошли плясать в избе. / Потом дрались не по злобе…».

А в 1970 году в разговоре с Анатолием Меньшиковым Высоцкий прямо