кривит все-таки душой великий дружбомаг, не настолько уж равнодушен он к этой теме.

— Детский дом при храме Юмплы был хорошим местом — детьми занимались монахи, нам давали все необходимое, — продолжал Вератор. — Особенно я любил брата Дженитиви, заменившего мне отца. Но куда большую роль в моей судьбе сыграл другой человек, почти случайный…

Майно принялся тихо-тихо тренькать на лире, а его лицо приобрело какое-то совершенно бессмысленное выражение. Вератор окинул друга раздраженным взглядом, но продолжил:

— Когда мне было около восьми, в нашем монастыре появился маг, остановившийся в монастыре на ночлег. Он гулял по монастырскому скверу и беседовал с архижрецом, а мы искали повода сбежать с уроков и посмотреть на него поближе. После занятий все дети сбежались на него посмотреть! Нам запретили мешать взрослым и скомандовали разойтись по комнатам. Но мы все пытались подкараулить его, застать за творением чудес, хотя и боялись, что нас заругают, что мы мешаем его отдыху. Маг оказался совсем юным и веселым молодым парнем и устроил детям настоящее шоу! Все эти мелкие трюки поразили наше воображение!

Вератор улыбнулся, явно снова вспомнив тот восторг, когда он впервые в жизни увидел настоящее волшебство.

— А потом, заметив ужасные шрамы на теле Дилании, он совершил нечто совсем чудесное, — сказал он. — Он положил руку ей на голову, что-то прошептал, и все ее шрамы, оставленные выплеснутой на нее пьяной матерью сковородой раскаленного масла… исчезли. Появилась нежная розовая детская кожа, на голове вместо ужасных рубцов появился пушок волос. Затем он подошел к другому ребенку и наложил на него руки. А потом еще к одному. Он исцелил тогда всех.

— Ого, — восхитилась Лахджа. — А как его звали?

— Его имя было Медариэн, — спокойно ответил Вератор. — Но тогда мне это ничего не говорило. Я подавил тогда в себе нахлынувшую робость и подошел к нему на ватных ногах. Я сказал, что хочу быть магом. Хочу исцелять людей, как он. Хочу уметь колдовать и делать жизнь лучше. Он улыбнулся мне, погладил по голове и сказал мне следующее, помню, как сейчас: «Я буду счастлив увидеть тебя среди абитуриентов в Клеверный Ансамбль через пару лет. Учись хорошо, будь добр и смел, верю, у тебя все получится».

Лахджа и Сидзука слушали с жадным интересом. У Мамико и Астрид горели глаза. Дядя Вератор оказался очень интересным дядей. С таинственным происхождением, сложной и трагичной судьбой…

— Тогда я еще почему-то пожалел, что он не мой папа, и мне стало стыдно и неловко — от его доброты, не обязывающей ни к чему, и от своего слабодушия, хотя я и не знал, как описать это чувство, — произнес Вератор. — Я и сейчас не знаю…

— Это не было слабодушием, Вератор-сама, — почти всплакнула Сидзука. — То была жажда любви.

— Да, именно она, — положил свою руку на ее Вератор. Их сияющие в лунном свете глаза встретились. — И после его отъезда все мы оставались под впечатлением от магии. Гужания — страна большая и процветающая, но в отношении волшебства — настоящее захолустье. Еще долго игра в чародеев оставалась одной из наших любимых.

Вератор с легкой усмешкой зажег пальцами трубку и затянулся.

— Тогда я твердо решил стать магом, — сказал он, выпустив дымное кольцо. — На меня произвело неизгладимое впечатление избавление от проблемы, сделавшей бы людей несчастными, непонятыми и искалеченными на всю жизнь, словно… щелчком пальцев. Кем бы была Дилания, оставшись калекой? Прачкой или швеей, работающей в темном углу мастерской, подальше от клиентов. Она бы вряд ли вышла замуж, вряд ли получила бы хорошую работу, которую заслуживала, вряд ли родила детей. А теперь этому року, уготованному ей ее матерью, было не суждено случиться. Я захотел это могущество себе. Силу, что меняет судьбы! Чего еще может жаждать разумный индивид?

— И что было дальше? — спросила Сидзука.

— В то время я замкнулся в себе, — продолжил Вератор. — Брат Дженитиви мягко сказал мне, что монастырь не сможет оплатить мое обучение в Клеверном Ансамбле, а известных родственников или благотворителей, взявшихся оплатить это удовольствие, у меня нет. Вся моя надежда только на стипендию…

Майно оставил лиру, встал и вышел на террасу покурить. Вератор, не обращая на него внимания, продолжал рассказ:

— И тогда я начал усиленную подготовку. Я не мог позволить себе таить надежду на яркий талант, который бы у меня открыли, явись я на комиссию. Но признаю — часто грезил я за книгой, полуприкрыв слипающиеся от усталости глаза, как все дивятся моему таланту, пророчат мне великое будущее, как я покоряю вершину за вершиной, вызывая зависть и восхищение у менее талантливых коллег, как тот же Медариэн разговаривает со мной уважительно и дружески, как равный с равным. Я старался гнать эти мысли. Подобные фантазии похожи на яд, отравляющий разум и бьющий в самое сердце, как только реалии жизни перечеркивают реальность. Но не грезить я не мог. Я жаждал волшебства, но единственная магия, что мне была доступна тогда — игра воображения. Также я подрабатывал. Мне необходимо было накопить денег на телепорт туда и на проживание до момента приема. Я принципиально не собирался выделять денег на билет обратно. Я не мог позволить себе и помыслить о пути назад в мир, где я не был волшебником. Я уже не видел иного будущего для себя. Только вперед.

Лахджа покосилась на распахнутую дверь. Майно курил так, будто у него была целая вечность. Теперь он сидел на корточках, пускал дымные кольца и трогал траву.

— …После экзаменов я с удивлением обнаружил себя в списке лучших, — скромно произнес Вератор. — Я не придал этому особого значения, ведь самое главное произошло — я поступил. Я смог это сделать. Да еще на стипендию. А значит, я стану волшебником.

— В списке лучших!.. — прижалась к нему Сидзука. — Какой же ты скромный, Вератор-сама! Ты ведь был лучшим в том году, самым лучшим! Девятьсот четыре балла! Слышишь, Мамико?

— Да… — почему-то немного съежилась девочка.

— Не дави на нее, — резко сказал Вератор. — Хватит. Если ты поступил, количество баллов не имеет значения.

Сидзука поджала губы. У нее явно было свое мнение на этот счет. И, кажется, они с Вератором уже не раз об этом говорили.

— Мам, а у папы сколько было баллов? — тихо спросила Астрид, ревниво косясь на Мамико.

— Восемьсот девяносто восемь, — шепнула Лахджа. — Он был четвертым.

— А-а, четвертым… — разочарованно протянула Астрид. — А чо не первым?

— Астрид, в Клеверный Ансамбль каждый год поступает около двенадцати тысяч индивидов. Твой папа был четвертым из двенадцати тысяч.

— Ну какая разница? Чо