class="p1">— Подкинули вы нам работенки, — сказал пилот, проходя в кабину.

Субботин промолчал. Он даже глазом не повел в сторону летчика, только еще больше набычился.

Вертолет поднялся и пошел низко, под тучами. Вскоре они попали в полосу снежного заряда, и машину стало трясти. Снежную круговерть они миновали быстро. Михаил Никифорович не отрываясь глядел в иллюминатор, в ту сторону, где должен был появиться горящий фонтан. И он появился, маленький и бледный, словно пламя спички. Но увидел он его километров за пятьдесят. Субботин понял, что фонтан огромен, даже крякнул с досады, хотя знал из разговора с инженером — авария на буровой нешуточная.

С каждой минутой высота и объем огня, видимого в иллюминатор, росли: он выглядел факелом, затем горящим домом… Потом Субботин различил и грязнопенную язву в земле, которую размыл грифон.

Михаил Никифорович отвернулся от иллюминатора. Смотреть на такое было слишком тяжело.

Машина приземлилась около балка, неподалеку от «газика» инженера. Едва остановился винт, как Субботин выпрыгнул на песок и рядом с ним очутился Непес.

— Звонили из больницы. Просили не задерживать транспорт.

— Да-да, — ответил Михаил Никифорович. Он сказал летчику, чтоб его не ждали, и обратился к инженеру. — Ну идемте, покажите, что тут «передовые» натворили.

Непес глянул на него искоса, пожал плечами, явно давая понять, что не понимает иронии начальства.

Из-за высокого бархана слышался сильный хлюпающий рев. Он на некоторое время потонул в шуме мотора вертолета, а когда машина, чуть накренясь, боком улетела к поселку, рев и плеск грифона в тишине наступающего утра сделался особенно внушителен.

Субботин опять ничего не спросил об Алексее, хотя понимал: окажись на месте его сына другой мастер, начальник конторы непременно расспросил инженера хотя бы о настроении и чисто внешнем отношении виновника катастрофы к происшедшему. Но Михаил Никифорович точно казнил себя за то, что вынужден хоть на первых порах заниматься расследованием причин грифона, ответственность за который, — он не сомневался в этом, — падет на его сына. И дело тут было не в недоверии к знаниям Алексея, а твердая убежденность, что, точно следуя всем инструкциям, до подобного преступного безобразия в работе докатиться трудно.

Они поднялись по пологому склону на бархан.

И Михаил Никифорович увидел грифон.

Прямо из рыжей земли вздымалась грязно-пенная, слабо пульсирующая глыба. Поднималась как башня на уровень пятиэтажного дома. А над ней плясало вприсядку и корчилось, разбрасывая ржавые лохмотья, пламя. Оно было шире и подпрыгивало выше, чем водяная башня, у вершины которой возникало.

Тут Субботин заметил на бархане и Алексея. Он стоял в нескольких шагах. Михаил Никифорович стал темнее грозовой тучи. Капюшон брезентового плаща Алексея был откинут, ушанка сдвинута на затылок, и виднелись загрязненные бинты, припухшее от ожога лицо, вывернутые губы и узкие щелочки вместо глаз.

«Страшновато выглядишь, «герой»! — ни тени жалости, ни сострадания не шевельнулось в душе Субботина-старшего. Скорее, наоборот, он еще больше обозлился на сына, обманувшего его надежды. — Интересно, что ты скажешь?» — и он подошел к Алексею, бросив на ходу:

— Идем в балок.

— Здравствуй, отец. Идем.

Но Субботин был уже в нескольких шагах, сделал вид, что не слышал обращения. Михаил Никифорович шел размашисто, но Алексей не ускорил шага. Когда отец распахнул дверь, сын находился метрах в двадцати от балка. И Субботин стал чуть сбоку, ожидая его, чтоб пропустить внутрь, будто в клетку.

В тесноватом помещении с двумя оконцами пахло соляркой и табачным перегаром. Посредине стояла жестяная печурка, а на полу валялась кочерга из стального прута. Субботин-старший отшвырнул ее ударом сапога, и она ударилась о ножки печки так, что с трубы посыпалась окалина.

— Беспорядок кругом!

В разбитое стекло налетал песок и тонким слоем покрыл пол. На припудренном пылью столе лежал ватник, а из-под него выглядывал носик чайника. рядом стояла кружка и темнела лужица. Видимо, недавно чаевали.

— Что ты натворил? — уставившись в проем окна, сквозь зубы угрюмо спросил Михаил Никифорович.

Алексей подвинул к себе кружку, откинул с чайника ватник и налил еще парующей заварки.

Ярость перехватила горло Субботина. Он сжал кулаки, потом быстро нагнулся, схватил валявшуюся у печки кочергу:

— Под-лец!

Кочерга взвилась, врезалась загнутым концом в потолок, застряла в доске.

Алексей оторвал взгляд от кружки с чаем, посмотрел в глаза отцу.

Михаил Никифорович увидел дрогнувшие в прищуре веки, резко изменившееся жесткое выражение изуродованного ожогами сыновнего лица. Оно стало холодным, окаменело. Отец понял: лицо Алексея, точно в зеркале, отражает его чувства. Он мышцами ощутил это. Он знал себя, знал — в сыне вспыхнула сейчас его ярость и решительность.

— У, чтоб тебя… — Субботин дернул кочергу. Сухо хрупнула доска в потолке. А он вдруг, схватив кочергу за оба конца, одним нажимом скрутил стальной прут в баранку. И отшвырнул в сторону. Кочерга ударилась о стену, отскочила к ногам Алексея.

Тот нагнулся, поднял скрученный прут, взялся за концы, плавным уверенным движением разогнул кочергу. Потом пальцами выправил неровности на ней и аккуратно поставил кочережку в угол балка.

— Довел ты меня… — Михаил Никифорович сел на табуретку, устало потер лоб. Потянулся к кружке, несколько раз жадно глотнул.

На фоне отдаленного сильного рева фонтана слышно было, как ветер толкается об угол будки. Неожиданно на стене вспыхнул алый прямоугольник с перекрестьем.

— Что такое! — быстро повернулся к окну Михаил Никифорович.

— Это солнце взошло, отец.

— Вижу…

— Ночью снег, а днем будет чертова жарища.

— Ты мне зубы не заговаривай, Алексей Михалыч. Скажи лучше, что натворил? Чем оправдываться будешь? Как защищаться?

— Оправдываться не в чем, отец. Защищаться — от кого?

— Если ЧП, то виновный должен быть!

— Безусловно.

— Уже неплохо, — усмехнулся Михаил Никифорович и ударил себя в грудь. — Я буду обвинять! Салахова. Инженер. И Сашка, наверное, кое-что скажет. Только знай, я его к тебе не нарочно в бригаду сунул.

— И в мыслях не держал такого, — сказал Алексей, налив себе чаю, припал к кружке распухшими губами, потом договорил: — А про себя и остальных — спасибо за информацию. Только давай, отец, считать: мне ты этого не сообщал, я этого не слышал. Комиссия своевременно ознакомит меня с их докладными.

— Да уж, конечно, я тебе не скажу, что в них, — Субботин угрожающе пошевелился на скрипучем табурете и, распаляясь, докончил: — Одно точно! Ты работал на разведочной скважине.

— Что мы знаем о земле? — негромко и задумчиво произнес Алексей. И вдруг вспыхнул: — Ни черта толком не знаем! Бурим почти вслепую. «Может быть», — говорим, «наверное, так», а «вероятно, иначе». На сотню метров глубже, на сто процентов риска.

— Демагогия! — рявкнул Субботин и словно