class="p1">Не снимая плаща, начальник конторы бурения сграбастал телефонную трубку и тут же принялся требовательно стучать по рычагу аппарата. И колотил до тех пор, пока прерывающийся от его постука голос телефонистки не послышался в трубке:

— Т-ар-щ Субботин!

— Ну! — прорычал он.

— Вас не было. Я соединила поселок с трестом.

— Ладно. Поселок дайте.

— С больницей разговаривают.

— Что, с кем случилось?

— Я думаю, кто-то пострадал…

— «Я думаю», «кто-то»… Какого черта!

— Разговоров не подслушиваю.

— Я у себя в номере. Соедините тотчас, как договорятся с больницей, — и бросил трубку. Включил настольную лампу.

«Только этого не хватало!» — окончательно разнервничался Субботин. Скинув плащ, он швырнул его на постель. Шагнул к столу, споткнулся о стул, ударил его ногой так, что тяжеловесный предмет гостиничной меблировки с треском бухнулся под скатерть. Михаил Никифорович почувствовал себя глупо. Он подошел к окну и, терпеливо открыв шпингалеты, распахнул его. В гостиничную духоту потек вечерний воздух. Пахло мокрой перегретой пылью и увлажненной зеленью. На противоположной стороне площади ползла поливочная машина, распустив седые усы воды. Один ус шипел, растекаясь по асфальту, другой был направлен вверх и шелестел в листве карагачей, обрамлявших площадь. Под окном тоже стоял карагач. На мелких еще листьях трепетал льдистый отблеск фонаря дневного света.

Услужливая память тотчас подсказала: комсомольский воскресник… Много лет назад они сажали тонкие, в палец, деревца по краям песчаного пустыря в будущем городе в пустыне. Палатки, два барака… Жаркие споры: примутся, не примутся посадки. Больше всего горячился Анна Дурдыев, его друг с недавних тогда военных времен, а ныне начальник нефтяного и газового объединения… И как комсомолия решила из трехлитрового водного рациона выделять по два стакана на дополнительный полив!

Потом вспомнил сегодняшний, утренний разговор с Дурдыевым, который среди старых знакомых был известен по прозвищу Испанец. Четырнадцатилетним парнишкой Дурдыев сбежал из дома в Одессу. Он пробрался в трюм парохода, шедшего в Валенсию. Его изловили перед отплытием и выдворили на берег. К матери Дурдыев так и не вернулся, потом воевал, затем учился; но кличка, данная одесскими мальчишками, так и прилипла к нему на всю жизнь.

Встретившись на последнем совещании с Субботиным, Дурдыев, как всегда, крепко сжал ему руку, хлопнув по плечу:

— Здоров?

— А как же!

— Хороши дела в интернациональной бригаде твоего сына? — Дурдыев многонациональную бригаду Субботина-младшего в шутку называл интернациональной.

По старой привычке Михаил Никифорович поднимал сжатую пятерню к виску:

— Интернациональная бригада впереди!

Потом с трибуны совещания Субботин-старший, в меру скромно и достаточно веско, рассказал о работе бригады Субботина-младшего и других мастеров. Когда он вернулся на место за столом президиума, Дурдыев передал ему тщательно сложенную записку. Михаил Никифорович решил: обычный вопрос из зала. Несколько таких бумажек уже лежало перед ним. Он не спешил их прочесть: отвечать не скоро, а передохнуть надо, да и новый выступающий говорил об интересных вещах. Однако Дурдыев, сидевший неподалеку, постучал ногтем по столу и показал на записку. В благодушном настроении после хорошо принятого доклада Субботин не заметил тогда взволнованности начальника объединения.

Развернув записку, Михаил Никифорович перестал слышать докладчика, забыл о полном зале. Он тут же ушел за кулисы и из Дворца культуры, где проходило совещание.

«На буровой Алексея Субботина — выброс! Открытый газовый фонтан! Пожар!»

Что теперь стоили его разглагольствования о методах скоростного бурения Алексея Субботина, о новшествах и положительном опыте? Курам на смех! Он, он, Субботин-старший, — посмешище! Болтун и дурак. А виновник — сын, его сын Алешка!

Заглянув по дороге на почту, Михаил Никифорович не захотел оттуда говорить с поселком: слишком много народа, слишком много знакомых. Голосом он не обижен — начнутся расспросы, вопросы, сожаления, сочувствия… Нет! Переулками, чтоб не встретить приятелей, которых было полгорода, Субботин пробрался в гостиницу.

«Пробрался»… — подумал Михаил Никифорович, схватил трубку и принялся снова барабанить по рычагу.

— Минуточку, минуточку, товарищ Субботин. Заканчивают разговор с больницей.

— После поговорят!

— Закончили, соединяю.

Разговор с инженером подтвердил самые худшие предположения. Новости были отвратительные, а самое трагическое — врач не исключает возможности гибели Алты от ожогов.

— Причина выброса — фонтана, пожара, грифона, — кричал в трубку Субботин.

— Причина? — переспросил инженер, очевидно собираясь с мыслями.

— Да-да!

— Геолог Салахова считает, что, как всегда, авария произошла по вине вахты. Тех, кто работал на буровой в эту смену.

— А где был сменный мастер?

— Он заболел. Субботин находился на буровой.

— Так…

— Все очень осложняется, Михаил Никифорович.

— Грифон осложняется? Чем?

— Нет, не грифон. Какие осложнения? Кратер и так растет чумовыми темпами. Трудно будет разобраться, виновных найти.

— Ну! Эт-то почему? — вспылил Субботин. — Мастер был на буровой — он и в ответе!

— Сгорел буровой журнал!

— Что?!

— Сгорел… буровой… журнал!

— Вы-то, вы-то, инженер, как считаете?

— Пока затрудняюсь ответить.

— Напишите рапорт к моему приезду. Я буду утром.

— Не смогу, товарищ Субботин.

— Э-то почему? Как эт-то так!

— Мне нужно во многом разобраться. Я не во всем согласен с Салаховой.

Михаил Никифорович скрипнул зубами:

— Похвалы от меня ждете?!

— Товарищ Субботин… Сейчас нам не имеет смысла говорить о виновных. Что вы думаете предпринять?

— А вы?

— Мы уже ничего не можем сделать. Обваловали кратер, чтобы не так быстро увеличивался.

Начальник конторы бурения задал десятка два вопросов о том, что еще сделано. Услышав четкие и ясные ответы, Михаил Никифорович немного успокоился. Все возможные меры были приняты.

— Будьте на месте — позвоню, — буркнул Субботин. Ему очень хотелось узнать, как там Алексей, но он посчитал это непростительной слабостью — «отцовским зудом». Коли стряслось что с Алешкой — инженер сказал бы, а так, значит, все в норме. Но сердцу не прикажешь, оно ныло, и, положив трубку, Михаил Никифорович уже жалел, что не расспросил о сыне.

Он постоял у окна, побарабанил пальцами по подоконнику. И неожиданно для себя вышел в коридор, постучал в соседний номер. Постоялец, знакомый Субботина, находился в номере.

— Послушай, Курбан Исрапилович, дай пачку папирос.

— На! И гони ты всех гостей к черту! Хочешь, я тебе помогу? Еще курят! Они хоть спросились?

— Какие гости, Курбан? — оторопело глядя в решительное квадратное лицо, удивился Субботин.

— А папиросы кому? Ты же не куришь. Подожди… Уже два года не куришь!

Взяв со стола папиросы, Субботин направился к двери.

— Михаил… Спички у тебя есть? — уже совсем негромко спросил Курбан.

— Нет… — так же тихо ответил Субботин.

— Возьми, — Курбан подошел, отдал спички, положил руку на плечо, чуть-чуть ласково толкнул. — Будь!

Михаил Никифорович вернулся в свой номер. Он сел в кресло у телефона, неторопливо закурил. Ненавязчивость искреннего участия, товарищеская ласка Курбана помогли Михаилу Никифоровичу