Мистер Карвер делает паузу и, не оборачиваясь, говорит:

— Гилберт, моя супруга интересуется, как ты себя чувствуешь.

— Я… мм… хорошо.

— Он хорошо себя чувствует. Угу. А Гилберт тут при чем? — Очередная пауза. — Милая, не надо больше истерик. Прошу тебя. Говори со мной.

Теперь голос мистера Карвера едва слышен. Загривок наливается кровью.

— Естественно, я расстроен. Конечно, я огорчен.

Он весь взмок. Здоровенный детина, такому ничего не стоит мне руки повыдергать.

— Ну, я должен прежде всего думать о детях. Что мы скажем детям? Они — первопричина всего. Все мои мысли — о детях. Как раньше уже не будет. Успокойся, Бетти, не то я нагряну домой. Ну, так. Я еду. По телефону такие вопросы не решаются.

Повесил трубку и замер. Боже милостивый. Оттолкнувшись ногами от пола, мистер Кен Карвер возвращает кресло в прежнее положение. Смотрит на меня осклабившись, точь-в-точь как на фото.

— Срочное дело. Прошу меня извинить.

Быстро выходит из кабинета; я встаю и, как лунатик, устремляюсь за ним. Мелани что-то говорит, но я слышу только «перезаписаться». Распахиваю дверь; над головой дзинькает или тренькает колокольчик. Уличная жара бьет меня по щекам, словно хочет доказать, что все происходящее — вовсе не ночной кошмар.

— Гилберт, — окликает мистер Карвер, остановившийся возле своего «форда-фермонт», — не подбросишь ли меня до дома?

Останавливаюсь и прирастаю к месту, не придумав, что ответить. Сердце колотится как бешеное. На лице — чувствую — проступает пот.

— Я сейчас не в том состоянии, чтобы за руль садиться, — говорит он с улыбочкой, как будто мне отступать некуда.

— Но…

— Раз такая срочность…

Мы забираемся в пикап, и мистер Карвер шарит по сиденью в поисках ремня.

— Я их снял, — говорю. — Мешаются только.

Он читает мне краткую лекцию о нарушении правил личной безопасности:

— Если ты не вернешь их на место, нам придется поднять ставку твоих страховых взносов.

— Понял, — отвечаю. — Верну на место.

Опустив окна, мчим по трассе. Мистер Карвер начинает что-то говорить. Вернее, кричать. Она ему все про нас выболтала. Ясное дело, он знает.

— Женщины, Гилберт. Моя супруга — женщина. — Делает паузу для эффекта. Хотя какого он ждет эффекта — трудно сказать. — И Бог свидетель, я ее люблю… Бог свидетель. У нас двое сыновей, но ты и без меня это знаешь. Тодд и Даг — оба сейчас в христианском лагере, скучают по родителям, по дому, вот и я подумал: когда мы за ними поедем, а это, как тебе известно, будет сегодня… надо захватить с собой какой-нибудь гостинец. Который без слов скажет, как мы их любим. И моя супруга… храни ее Господь… сегодня что-то приключилось с моей супругой… и знаешь, что именно?

— Мм…

— Нипочем не угадаешь.

Еще чуть-чуть — и я бы выпалил: «Напрасно вы так думаете», но сейчас не время умничать.

— Что же именно, — спрашиваю, — приключилось с вашей супругой?

— Понимаешь, решила она испечь для сыновей печенье. По мне, домашнее печенье — лучший гостинец. Многие ли матери радуют детишек домашним печеньем? В наши-то дни. Это в прежние времена хозяйки только и делали, что вечно пекли. Я женат на исключительной женщине. Но изредка, Гилберт, изредка я жалею, что не подыскал себе какую-нибудь другую, потому что изредка… — Он набирает полную грудь воздуха и стискивает губы так, что они просто исчезают. А потом продолжает: — У моей жены…

Боже. Началось.

— У моей жены. Подгорел. Целый противень печенья. Само по себе это не трагедия. Хотя мальчики, конечно, будут расстроены. Но само по себе это не трагедия! А она теперь плачет так, будто вся ее жизнь летит под откос, — ревет над пригоревшим печеньем. Изредка… честное слово, очень редко у меня возникает желание сунуть ее головой в духовку и открыть газ.

Внезапно мистер Карвер бьет себя левой рукой по лбу:

— Господи. Даже не верю, что у меня такое вырвалось. А ты веришь? Насчет духовки — это я дал маху. Как только язык повернулся?

Сворачиваю на их подъездную дорожку. Через окно вижу миссис Бетти Карвер: сидит, пригорюнившись, за кухонным столом.

— Наверное, вы, мистер Карвер, хотели сказать, что изредка она действует вам на нервы.

— Да. Вот именно.

Уф… Дыши глубже, Гилберт, дыши свободно.

Мистер Карвер молча слизывает пот с верхней губы.

— Кстати, Гилберт…

— Да, сэр?

— Не забудь про батут. Четвертого числа. Мы будем очень рады, если ты заедешь опробовать наш батут.

Вылезает из моего пикапа. Его мешковатое, потное туловище движется к дому. Не оборачиваясь, он исчезает за дверью. Хорошо еще, что не стал благодарить меня за поездку.

На полпути к дому сворачиваю на обочину шоссе номер тринадцать. Припарковался, но двигатель глушить не стал. Отпускаю руль. Вытягиваю перед собой руки. Буду сидеть, покуда не уляжется дрожь.

Сегодня понедельник. Час еще ранний; Арни машет обеими руками — из города увозят карусельных лошадок. Мимо нас едут и другие аттракционы: мой братишка, сияя улыбкой, машет всем, а водители в ответ сигналят, кто длинно, кто коротко. Когда уезжает вдаль «Серебряный твистер», я говорю:

— Все, Арни, больше тут ловить нечего.

Но он, щурясь от солнца, смотрит во все глаза. Каждый год вглядывается в даль, пока аттракцион не скроется из виду.

— В этом году луна-парк был из лучших, верно, дружок? А? Как по-твоему?

— Частями.

— И какие же части тебя не устроили?

— А-а-а. Знаешь, что меня не устроило, Гилберт… знаешь, что было плохо?

— Ума не приложу.

— Лошадки…

— Карусель?

— Ага, лошадки вредные были. Они меня заплевали.

— Не может быть.

— А вот и может.

— Где? Не вижу, где эти плевки?

— Высохли.

— Лошадки из стеклопластика сделаны, Арни.

— И что? Ух, вредины. Еще и кусались, ой!

Я умолкаю. Не тот у меня сейчас момент в жизни, чтобы вести такие дискуссии.

Мимо нас проезжает «додж-коронет» семьдесят третьего года с компанией молодняка в кузове. Арни машет, а я высматриваю ту черноволосую девчушку из Мичигана. С тех пор как она зацепила меня тогда в «Сливочной мечте», высматриваю ее повсюду — охота узнать, как она выглядит при дневном свете. Наверняка есть у нее веснушки, или конопушки, или щербинка между передними зубами — какая-нибудь незабываемая особинка. Мелькнула тогда в луна-парке эта Бекки — и как сквозь землю провалилась.