голову, Мика увидел, что мама смотрит на них всех из окна. Мика отошел в сторону, прислушиваясь к разговору папы и сестры. Папа спокойно объяснял Элли, в чем она конкретно не права, что они с мамой очень любят ее и испугались за нее. И что дети лет до восемнадцати не могут делать все, что им вздумается. Особенно убегать и исчезать. Ведь бог знает, что могло произойти!

Элли отвечала, сначала громко и с вызовом, потом тише, тише – и вдруг начала всхлипывать.

Папа предложил пойти домой и покаяться перед мамой, и Элли, бросив чемодан, наотмашь распахнула дверь и, спотыкаясь и падая, понеслась наверх. Мама бросилась ей навстречу, и они стояли какое-то время на лестничной площадке у квартиры и плакали обе…

* * *

– Как была упрямая, так и осталась, – заметил Мика, – до сих пор не врубаюсь, что тебе стоило сразу попросить прощения? Зачем надо было устраивать шоу?

– Ой, сама не знаю. Но мне сначала ведь даже весело было. Чемодан собирать, представлять, как я в этой избушке жить буду, как ты в гости придешь, – ответила Элли. – А потом, когда папа разложил мне все по полочкам, так тоскливо стало, до меня дошло, что я и правда могу одна остаться, что без вас всех жить буду. Дурочка.

– Ты осторожней с этим Стасом все-таки, – вспомнил Мика, – гад он.

– Да ну, не переживай, – отмахнулась Элли, – а вдруг он повзрослел и… исправился?

– Ты серьезно? – возмутился Мика.

– Ладно, перестань, а? А ты бы хотел уехать куда-нибудь из нашей консервной банки? В ней как в Городе Снегов – шаг туда, шаг сюда. И все. Там стена, а тут проволока колючая. Вот я очень хочу уехать. Мечтаю жить в таком месте, где всегда лето, – перевела тему Элли. – Или зима. Или осень, или весна. Потому что когда одна и та же погода, время останавливается, и тебе кажется, что ты не стареешь. И что никогда не умрешь.

– Это типа в Арктике? Все время холодно, зима, красота. Как в твоем Городе Снегов, только нужно одеваться в шкуры медведей и жить в иглу? Погнали, – усмехнулся Мика.

– Не, лучше, где тепло, в Индии или Таиланде, чтобы лето всегда-всегда-а-а, – протянула Элли. – А еще хорошо бы, чтобы там спалось без снов, а то мне часто снится всякое странное…

– У тебя разве бывает не странное? – усомнился Мика.

– Да я про другое. Мне иногда снится не мама, а какая-то другая женщина, – ответила Элли. – И в этом сне она – моя мама. А Лазурина – сестра-близнец, а тебя там нет… Может, это из прошлой жизни какие-то воспоминания. Чушь, конечно.

– А ты со скольких лет себя помнишь? – вдруг спросил Мика. – Просто… я помню себя… без тебя. В смысле, первое, что помню с тобой: ты в красных туфлях, с медведем в руках… Но нам тогда уже было года четыре, наверное. А раньше тебя не помню почему-то.

– И я до меня с медведем в той старой квартире только какие-то отрывки помню. Светлый дом, крыльцо с белыми ступенями. И почему-то все без звука. Словно я оглохла. Только яркие краски бьют по глазам, и передо мной крыльцо. Какое-то невыносимо белое прямо. Как дворец в Городе Снегов.

– Может, с мамой и папой поговорить? – предложил Мика. – Вдруг это нормально: плохо помнить себя и кого-то до четырех лет. Они по-любому расскажут, что ты упала к ним с неба. Из этого Города своего.

– Очень смешно, – похвалила Элли. – Именно поэтому я на папу похожа. И, конечно, мы не близнецы, хоть у нас день рождения в один день, бывает же такое! А раз мы не брат и сестра, надо срочно влюбиться друг в друга, ага? Как в мыльной опере. Класс?

– Зашибись, – согласился Мика.

И они одновременно захохотали. А потом Элли пробормотала:

– Но… может, спросить все-таки… Что это за дом белый и вообще… Если разозлятся и пошлют лесом, то все хорошо…

– Спроси, – просто согласился Мика. – Уверен: пошлют. Ведь этого не может быть, потому что…

– Этого не может быть никогда! – со смехом закончила фразу Элли.

* * *

За ужином Элли нервничала. Она даже не ковыряла вилкой, по своему обыкновению, еду в тарелке, а быстро все съела и сверлила глазами родителей, переводя взгляд с мамы на папу и обратно.

– Элли, что-то случилось? – не выдержала мама.

– Все в порядке, – деланно спокойно отозвалась Элли. Помолчав, добавила: – Сны снятся дурацкие.

– Какие? – весело поинтересовался папа.

– Будто вы – не мои родители, – тихо сказала Элли и пристально посмотрела ему в глаза.

Мама поперхнулась и закашлялась, а папа отложил вилку и смотрел на нее, не отводя взгляд.

– А кто тогда твои родители? – ровным голосом спросил он.

– Вы, конечно, кто же еще. Говорю же: сны снятся, – повторила Элли.

– Так и есть, мы твои родители. Самые настоящие, а ты – наша любимая дочка, – сказал папа дрогнувшим голосом.

Мама молчала, глаза ее блестели.

– Мамочка, прости, – голос Элли задрожал, – прости меня, я несу всякую чушь!

– Доченька…

Элли бросилась к ней, обняла.

– Доченька, – голос у мамы зазвенел. – Нам нужно поговорить. Дело в том, что…

Мама потянулась к Элли.

Та отстранилась, застыла.

Все-таки сны ее не обманули!

– Дело в том, что я вам не родная дочь, – бесцветно закончила она фразу.

– Самая родная, только родили тебя не мы, – папин голос был непривычно мягким.

Папа встал из-за стола, подошел, чтобы обнять, но Элли отскочила от него как ошпаренная. Взгляд у нее был совершенно безумный.

– Родная, но не вы родили?! Это как?! – крикнула она и вылетела из кухни.

Трое сидели за столом в оцепенении некоторое время. Потом Мика пошел к Элли. Через минуту вернулся.

– Ее нигде нет. Дверь входная открыта. Ну, в смысле, не нараспашку, а на ключ не заперта.

Мика с отцом, не сговариваясь, обулись и вышли. Мама на ватных ногах подошла к окну. Она видела, как муж с сыном выскочили из подъезда, быстро о чем-то посовещались и побежали в разные стороны. Решили разделиться: отец – в парк, Мика – через дворы на Дунькин Пуп. Любимые места Элли, где она чаще всего гуляла. Мика завернул за угол дома и уперся взглядом в избушку – ту самую, куда собиралась уйти жить Элли, когда была маленькой. Слишком просто, помотал головой Мика. Она же не глупая, чтобы пойти сюда, первое место, которое им обоим придет в голову после сегодняшнего разговора. На всякий случай дернул ручку двери – закрыто. Точно, ее тут быть не может, дверь давно заколочена.

Мика рванул на Дунькин Пуп. Сумерки сгущались, и