и жалость. Уважать — уважал, всякие знаки внимания оказывал, да и как иначе, если она член семьи, Антипова тоже, а поистине и без оговорок признал за родную, за дочь, когда осталась вдовой его сына.

Догадывалась ли об этом Татьяна?.. Поди разберись в женской натуре. А неспроста явилась болезнь, и не одна только гибель мужа тому причина.

— Не казнись, отец, — уговаривала его Галина Ивановна. — Разве мы обидели ее чем?..

— Не в обидах дело. Не любили, стало быть, как следует, вот в чем. А она чувствовала, я думаю... Болезнь, видишь ты, не простая. Может, смертельная...

— Глупости говоришь.

— Какие уж там глупости. Жизни-то в ней ничего не видно.Краше в гроб кладут.

— Бог даст...

Галина Ивановна не то чтобы очень верила в бога, однако молилась, потихоньку сожалея, что муж не позволил крестить ни детей, ни внучку. Потому, наверно, так все нескладно и получается у них, думала она.

— Оставь, мать! — сердился Антипов. — Твой бог никому ничего не дал, кроме обмана, и отнять ничего не может. Жизнь Татьяне дали другие. Наше с тобой дело сберечь, а мы, получается, не сумели. Об этом думай, а про бога своего забудь. Слышать не хочу.

— Судьба, значит, — не хотела сдаваться жена.

— И про судьбу не талдычь. Каждый свою судьбу в собственных руках держит.

— Все просто у тебя, отец, и гладко. Если бы в жизни так-то оно было!..

— А и не надо, чтобы в жизни было просто, — сказал он убежденно. — Мы же люди! Вот трудный разговор предстоит. Главный врач говорил, что обязательно Татьяну в больницу нужно...

Зря беспокоился Антипов: невестка сразу согласилась ехать в больницу. А что повлияло — семейный ли разговор или беседа с врачами, — про то знала она.

* * *

День ото дня подробнее проходили письма из Свердловска, раз от раза убывала в строчках тоска, неуверенность, будто в них, в письмах, прибавлялось жизни. Радовались Антиповы за Татьяну, забывая о трудностях, доставшихся им.

С внучкой хлебнули горюшка, Было ей неполных пять месяцев, когда уехала мать. Галина Ивановна перешла в другую смену, и, когда она работала, нянчил маленькую Наташку сам Захар Михалыч. Научился справляться не хуже иной женщины. Между дежурствами в госпитале помогала и Клава. Правда, помощи от нее было не много: сутки на дежурстве и сутки всего дома, отдохнуть тоже надо. С питанием хорошо выкрутились. В заводском подсобном хозяйстве разрешили брать по литру молока в день, Клава то манки приносила, то сахару немного: с кухни давали, раненые своим пайком делились. Ну, кое-что и из вещей продали, хотя лишнего не имели. А внучку выходили. К возвращению Татьяны — она пролежала около трех месяцев — Наташка подросла и окрепла, не узнать.

И на фронте тем временем произошли важные и приятные события, которые принесли радость всем и уверенность в скорой теперь победе: закончилась Сталинградская битва. С облегчением и надеждой вздохнула страна, окрыленными почувствовали себя люди.

В городе появились первые пленные немцы. Завод продолжал расширяться, и вчерашние вражеские солдаты работали на строительстве. Это были зримые, очевидные плоды грядущей победы, которая была уже не за горами. Война перевалила на вторую половину...

Едва ли не в каждой семье кто-нибудь да погиб на фронте, а не было в людях слепой, безоглядной ненависти. Смотрели на немцев с гневом, когда по улицам брела длинная зеленая колонна, либо опускали глаза, но скоро привыкли и просто не замечали...

— Почему так? — спрашивала Клава отца. — Они же... Мишу тоже они убили! Может, кто-то из этих...

— Русский человек отходчив и не злобен, — не очень убежденно объяснял Захар Михалыч. — Не держит в душе обиды и лежачего не бьет. А эти что ж, лежачие можно сказать.

— Мне иногда хочется броситься на них и душить своими руками!..

— Нельзя, дочка, — вздыхал он. — Не по правилам так будет. В бою — одно дело, а здесь — совсем другое. Не зря говорится, что месть — плохой советчик в делах. Никогда не прислушивайся к ее голосу. Зла она и чаще всего несправедлива...

* * *

Нельзя сказать, что Татьяна вернулась домой вполне здоровой. И улыбнется, правда, и в общий разговор вступит, и по дому охотно все делает — соскучились, видно, руки по привычной женской работе, — однако что-то было у нее на душе, словно тайну какую-то держала при себе и не могла или не хотела открыться. Вот станет с дочкой забавляться, хохочет громко, радостно, а взгляд все-таки отсутствующий, будто сама здесь, а мысли далеко-далеко...

Не нравилось это Антипову. Внимательно и с тревогой присматривался он к невестке, примечая каждую странность в поведении. В особенности же его беспокоило, что резко меняется ее настроение. Сейчас смеется, разговаривает — и тут же делается хмурая, замкнутая, точно застегнется на все пуговицы.

Делился своими опасениями с женой и дочерью, но ни Галина Ивановна, ни Клавдия ничего не замечали. А он чувствовал, знал: есть что-то, что отделяет Татьяну от них. «Ладно, раз такое дело, — сказал себе, — образуется все. Время придет — откроется, если нужно. Одной-то долго тайну не проносить. Лишь бы не от болезни это...»

Внучка росла веселой, здоровенькой. Даже когда зубы пошли, всего три дня маленькая температура продержалась. «Не ребенок, а золото», — хвалили соседи и тем отнимали покой у бабушки: уж очень она боялась дурного глаза. Смешно это было Антипову, но молчал, не ругался на жену. Пусть. Не о себе ведь хлопочет.

Минула короткая уральская весна с теплыми ливнями, и расцвела земля, обильно и сытно омытая влагой. Незаметно накатился жаркий июль и первый день рождения Наташки.

Кто его знает почему, а только ждал этого дня Захар Михалыч с беспокойством. Беспричинно чувствовал, что должно, обязательно должно что-то произойти. Но сколько ни думал, сколько ни ломал голову, угадать, что именно может случиться, не мог. Выходило, что нечему вроде бы случаться. Разве какое-нибудь радостное событие?.. Отчего же тогда сердце щемит в тревожном ожидании?..

В день рождения все были дома. Так уж удалось: сам Антипов пришел с ночной смены, жена подменилась, у дочери был выходной, а невестка