отпросилась ради семейного праздника. А в сущности, ей и отпрашиваться было нечего.

Обедали всей семьей, чего не получалось очень давно.

— Как здорово, что все собрались, верно? — порадовалась Клава, усаживаясь за стол.

Захар Михалыч посмотрел на нее сурово, неодобрительно. Не тарахти, дескать. Михаила-то нет и никогда больше не будет за семейным столом. Она покраснела, понимая, что сказала лишнее.

Достали и бутылку, початую, когда поминали Михаила. Разлили, подняли посуду за счастье Наташки.

— Родилась ты в тяжелую и страшную для Родины годину, — непривычно тихо сказал Антипов. Он оглядел всех, подумав, надо ли говорить. Решил, что надо и можно. — Родилась, когда уже не было в живых твоего отца... Но не зря он сложил свою голову. В этом, говорю тебе, внучка, есть большой смысл: человек обязан, давши жизнь другому человеку, защитить ее, обеспечить, значит, будущим!.. И тебе мы желаем сегодня никогда не запятнать своего имени...

Он было поднес кружку, в которой водка плескалась едва на донышке, к губам, но Татьяна остановила его.

— Обождите, — сказала она. — Я должна...

«Ну, вот оно, — подумал Захар Михалыч, опуская руку. — Сейчас все и прояснится».

— Я должна просить у вас прощения, что не говорила раньше. Но я не могла... Да и сама точно не знала до вчерашнего дня. В общем, я уезжаю.

— Ой! — вскрикнула Клава.

— Ты что, доченька?.. — испуганно прошептала Галина Ивановна. — Господь с тобой, куда же ты от нас уедешь? Мы родные тебе, а больше-то у тебя и нет никого!

Антипов молча и прямо смотрел на невестку. Он давно ждал этого момента.

— Вы, пожалуйста, не пугайтесь. — Татьяна не опустила глаза под тяжелым взглядом свекра. — Я уезжаю на фронт.

— Так... — выдохнул Захар Михалыч. Пожалуй, и это не явилось для него неожиданностью. Он допускал и такую возможность.

— С ума ты сошла! — Галина Ивановна даже руками замахала, словно наваждение было перед нею. — Какой еще фронт? Что ты говоришь, доченька?!

— Помолчи, мать, — велел Антипов строго. — А ты рассказывай, что надумала.

— Как же молчать, когда... — всхлипнула жена.

Клавдия смотрела на золовку с испугом, но и с восхищением тоже. Захар Михалыч, насупившись, стучал пальцем по столешнице. Наташка забавлялась кем-то подаренным целлулоидным пупсом. В окне, промеж стекол, билась неистово муха.

«Им совсем не все равно, они все такие добрые, замечательные люди...» — покаянно думала Татьяна, ругая себя за то, что до последнего дня, когда решилось уже все и назавтра уезжать, не признавалась родителям Михаила. Ей казалось, что им безразлична ее судьба. Теперь поняла, какую допустила ошибку.

— Отпустите, — сказала виновато. — Мне нельзя иначе...

— Да разве это можно, чтобы на фронт? — проговорила Галина Ивановна, глотая слезы. — Не бабье это дело, доченька, воевать...

— Помолчи же наконец! — взорвался Антипов. — А ты вот что... Ты это как следует обдумала?

— Да.

— Не очень похоже. — Он поднялся из-за стола, взял на руки внучку. — И о ней подумала?

— Ведь вы не оставите ее?.. — Она умоляюще смотрела на свекра, и он вдруг понял, что невестку надо отпустить с миром, благословить. Потому что права она, тысячу раз права в своем стремлении пойти на фронт, хоть и обидно было ему, что тайно все сделала. А если не отпустить по-хорошему, думал он, все равно не удержишь, но тогда расстанутся они чужими, а этого он не простил бы себе никогда.

— Оставить, ясное дело, не оставим. Не о том разговор. — Он посадил внучку обратно на кровать.

— Где ж это видано, чтобы такое малое дитя мать бросала? — не удержавшись, воскликнула Галина Ивановна. — Грех-то, грех какой! — И сама не заметила, как перекрестилась.

— А я считаю, что она правильно решила! — заявила Клавдия. — Вон сколько девчонок на фронт ушли. Если хотите знать, и я скоро тоже уйду!

— Я вот тебе уйду, — пригрозила мать неуверенно. — Сиди и молчи, когда старшие говорят.

— В каждой семье кто-то воюет, — не унималась она, поощряемая молчанием отца.

— Похоже было, что наша семья отвоевалась, — сказал он. — А раз так... — Он посмотрел на Татьяну, чувствуя, как незнакомая ему прежде родительская теплая нежность к невестке разливается в нем, согревает душу. — Что ж... — Он положил на стол свои большие, сильные руки. — Что ж, дочка. Иди! Жалко отпускать тебя, не скрою. Но решение твое одобряю и поддерживаю, если ты этого от меня ждала... Что Михаил не довоевал, ты довоюешь за всех нас. А за дочку свою и нашу внучку не волнуйся. Ей плохо не будет.

— В уме ли ты, отец?! — пыталась сопротивляться Галина Ивановна, никак не ожидавшая, что муж одобрит нелепый, дикий поступок невестки. — Подумал бы своей седой головой!..

— В уме, мать, в уме. — Он обнял жену, приласкал. — Значит, так надо, пойми.

— Сердца нет у тебя. А ну как на смерть благословляешь?.. Сам-то себе простишь после?

— Меня не убьют, вот увидите! — уверенно сказала Татьяна.

— Ничего, мать, ничего... — пробормотал Захар Михалыч, отворачивая лицо. — Все образуется, все хорошо будет. А главное, что живут Антиповы!.. Работаем, воюем тоже, наследников растим... Это самое главное, мать.

— Спасибо, — тихо молвила Татьяна, опуская глаза. — Спасибо всем вам и... за все.

— Видно, никуда от судьбы не денешься, — вздохнув шумно, сказала Галина Ивановна, поднялась, вытерла передником руки, подошла к невестке и, обнимая ее, расцеловала. — Если отец отпускает, прими, доченька, и мое благословение.

— И я тебя поздравляю, Танюша! — Клавдия бросилась к ней тоже целоваться. — Ты не представляешь, какая ты молодец у нас!

— Ну, хватит цацкаться, — сказал Захар Михалыч, но без строгости в голосе. — Давайте выпьем. Теперь уж и за внучку, чтоб росла большая и здоровая, и за дочку нашу Татьяну. — Он поднял кружку и одним глотком осушил ее. — Когда ехать надо?

— Завтра.