Ну, разве это не очевидно?

Зачем я про это думаю и говорю?

Я поворачиваю голову и смотрю на ее спящее лицо.

Если женщина с закрытыми глазами кажется тебе прекрасной – значит, ты влюбился.

Я влюбился?

В нее?

Прям так всерьез влюбился?

И собеседники мои, что Первый, что Второй, сидящие внутри меня, – заткнулись. Поняли бессмысленность своих оценок и замолчали.

Я влюбился?

Я – старый, циничный, уставший, даже не предполагающий, по большому счету, ничего менять в своей жизни, не верящий никому и не желающий, если честно, никому верить, старый – повторю я еще раз, уставший – повторю я еще сто раз, не стремящийся ни к каким переменам, я – Сергей Сергеевич Петров, лысеющий придурок с язвой в животе, – влюбился?

Она открыла глаза и улыбнулась. Мне.

Я почувствовал внутри что-то такое, чего, как мне казалось, у меня уже не было, потому что умерло.

Я целовал ее долго, в надежде, что это «что-то» исчезнет или, во всяком случае, я не буду на нем сосредотачиваться.

Но оно только росло. Я не знаю, как «оно» называется. И я не хочу придумывать «ему» имя.

Я знаю только, что это теплое внутри разрастается только тогда, когда на меня смотрит она.

На старого лысеющего придурка с язвой в животе смотрит она.

Я влюбился?

_______________________________________________

Я еще раз сильно потер глаза и робко постучал в мамину комнату.

– Заходи, мой мальчик.

Мама изо всех сил старалась говорить нежно.

В телевизоре кричали про всяких разных врагов, которые – гады – мешают нам жить хорошо и прекрасно в нашей лучшей на свете из стран.

Я вылупил на маму свои красные глаза и сказал, как мог тихо и жалостливо:

– Мам, я пойду подышу, а то голова раскалывается.

– Конечно, мой хороший, разумеется, – нежно ответила мама, не отрываясь от телевизионных дебатов.

Я вернулся в свою комнату и глянул на часы. Два. И на фига я назначил на два тридцать?

Ляга сидела на острове и глядела на меня печально. Я уже перестал убеждать себя в том, что она смотрит именно на меня. Мне плевать – так это на самом деле или нет. Я вижу так. Значит, я прав.

Я подсел к аквариуму и спросил:

– Ляга, ты понимаешь, что ты – любовь всей моей жизни? Ни фига ты не понимаешь, глупое создание, – вздохнул я.

Ляга бросила на меня взгляд – да, именно так: бросила на меня взгляд – и прыгнула в бассейн.

Я расхохотался:

– Ну что, любовь всей моей жизни, пойдем знакомиться с прекрасной девушкой. С самой прекрасной на свете…

Ляга почему-то никак не хотела ловиться, а потом категорически отказывалась садиться в ляговоз.

В результате я опоздал.

Евсеева сидела на остановке, делала вид, что читает учебник, а сама нервно поглядывала по сторонам.

Она ждала меня, и это было классно.

Я даже притаился за столбом, чтобы убедиться: она действительно ищет меня глазами.

– Привет, – как бы небрежно сказал я.

– Привет, – как бы небрежно ответила она. – Ну, и где она – любовь всей твоей жизни?

Я рухнул рядом с Иркой, положив на колени сумку с ляговозом.

Тут подошел автобус, люди стали ходить туда-сюда…

Какая-то бабка пнула меня ногой, буркнув:

– И чего расселись тут?

Когда я был маленький, я в таких ситуациях взрывался. Но потом понял: молодые нужны старикам, чтобы было на ком вымещать обиду на свою просранную жизнь.

Наконец народ схлынул: уехавшие – уехали, ушедшие – ушли…

– Понимаешь, Евсеева… – начал я.

– Меня Ира зовут, если не позабыл, – перебила меня Евсеева.

Это было хорошим знаком.

Я улыбнулся. Как мне казалось: с некоторым мужским превосходством.

– Понимаешь, Ира, любовь моей жизни довольно необычна. Но она очень умная, с ней даже можно разговаривать…

– Надеюсь, это не какая-нибудь дурацкая машинка, – Ирка попыталась заглянуть в сумку и увидела ляговоз. – Неужели мышь?

Я молча достал ляговоз и открыл крышку.

Евсеева не произвела на Лягу никакого впечатления: лягушка продолжала плавать, лениво пошевеливая лапами.

Ирка спросила с явным ужасом:

– Что это?

И склонилась над Лягой.

На лягушку упала тень, и Ляга постаралась выплыть на солнце.

Ирка вскочила и даже отступила назад.

– Совсем, что ли, крыша улетела? – почему-то прошептала она.

Я оставался совершенно спокойным, как и подобает настоящему мужчине в сложной ситуации:

– Знакомься, это Ляга. На самом деле она – красава, очень симпатичная и умная. Я уверен: она меня не только узнаёт, но и любит. – Я помолчал и добавил: – Она, между прочим, одинокая. – Потом у меня в голове что-то замкнуло, и я выплюнул совсем уж сентиментальную нелепость: – Между прочим, кроме меня, у нее никого нет.

Евсеева глянула на меня с недоверием, села рядом и начала решительно разглядывать Лягу.

– Терпеть не могу лягушек, – произнесла она почему-то ласково.

Я согласился:

– Лягушек мало кто любит. И что же им теперь делать?

Евсеева неожиданно спросила:

– Можно ее погладить?

Я кивнул.

Ирка засунула палец в ляговоз и провела им по спинке Ляги.

Ляга недовольно отплыла.

– Скользкая и холодная, – вздохнула Евсеева и добавила: – Не нравится ей.

– А тебе бы понравилось, если бы ты, скажем, ехала в машине, а к тебе подошел бы какой-нибудь неизвестный тебе великан и начал гладить по спине?

Пока Ирка раздумывала, что бы мне такое ответить покруче, подошел очередной автобус, и я, на всякий случай, закрыл ляговоз крышкой.

Тем более, что какой-то дядька, заметив Лягу, буркнул:

– Развели всякую гадость, молодежь!

На этот раз я не удержался и ответил:

– Чего вы нас так не любите? Мы же ваше продолжение.

– Поумничай тут, – предсказуемо ответил дядька и исчез в набитом животе автобуса.

– Куда пойдем? – спросила Ирка, когда автобус отъехал.

Я хотел бы ее позвать в кафе, в какую-нибудь самую простую «Шоколадницу». Но денег не было. Родители категорически не давали мне свободных денег, чтобы я не потратил их неизвестно на что.