Я сидел с Лягой на коленях и чувствовал себя маленьким мальчиком, которого унизили совершенно неизвестно за что. Просто так. Просто за то, что он – недоросток или подросток, более интеллигентно говоря.

«Ничего у меня нет своего, – совершенно некстати подумал я. – Квартиры нет, машины нет и даже денег нет… Только Ляга и есть…»

Видимо, вид у меня был такой несчастный, что Ирка спросила:

– Чего грустишь, лягушкин дрессировщик? Денег, что ли, нет?

Я кивнул и начал мучительно размышлять, что мне делать, когда Ирка скажет: «Да ладно, у меня есть. Пошли в кафушку».

Мне никто никогда не объяснял, что парню нехорошо идти в кафе на деньги девушки. Я это откуда-то знал сам.

Но Ирка сказала совершенно неожиданно:

– Пошли ко мне. Выпьем чаю за мое знакомство… Как ее зовут, говоришь?

– Ляга.

– Прекрасное имя. Выпьем за мое знакомство с Лягой.

Ирка взяла меня за локоть:

– Пошли!

Она, понятно, ничего не вкладывала в это прикосновение, ничего в виду не имела – просто взяла за локоть и все.

А у меня по всему телу прошла дрожь.

Ирка почувствовала это и улыбнулась. Не ернически, а как-то хорошо, по-доброму и, главное, искренно. Улыбнулась так, как мне никогда никто не улыбается…

Я вздохнул:

– А предки?

– У меня один предок. Мама называется. Ее, скорее всего, нет дома. Но вообще она – хорошая. Не бойся. Пошли, пошли. Чего тут сидеть, всякие хамства выслушивать?

И мы тронулись.

Мне вдруг стало ужасно хорошо. Потому что я понял: никогда в жизни – а мне все-таки уже шестнадцать – я никуда не шел вдвоем радостно. Родители со мной никогда никуда не ходили. А друзей, с которыми хотелось куда-нибудь потопать вместе, не обнаруживалось.

И я взял Ирку за руку.

Она посмотрела на меня и улыбнулась. И руку не вырвала.

Так мы и шли, взявшись за руки.

Мне было ужасно неловко. Казалось, что все смотрят на нас и ухмыляются издевательски.

Но отпустить ее руку я не мог.

Потом я решил Ирку обнять. Но не решился. Я придумал себе, что это будет очень вульгарно и нагло. Такое вот оправдание своей трусости.

Так мы и шли, взявшись за руки.

_______________________________________________

Секс – это тест.

Как там у Бродского?

«Любовь, как акт, лишена глагола».

Стесняемся говорить про секс. Неловко. Занимаются им все, и все стесняются говорить. А уж тем более – думать, анализировать…

Анализировать секс… По́шло получается. Почему? А потому, что какое слово не употреби рядом со словом «секс», получается по́шло.

А секс – это тест. Какие отношения в сексе – такие и в жизни. Просто в сексе все сразу видно… Явно.

Раз… Два… Три… Проверка. Пишет меня? Отлично!

Так я повторю еще раз: как в сексе – так и в жизни.

Я много про это думал…

Если мужчина много думает про секс, окружающие считают его сексуально озабоченным.

Почему? И что это, в принципе, значит: сексуально озабоченный? Тот, который хочет сексом заниматься?

А кто не хочет? Тот, кто не хочет, – тот больной.

Вот и получается: хочешь женщину – сексуально озабоченный. Не хочешь – больной. И что делать?

В моей жизни секс играет большую роль. Я заметил, что у большинства мужиков тоже так: если мужик долго обходится без бабы, он сереет, тускнеет, и энергия его стремительно приближается к нулю.

Однако, говорить об этом всерьёз никто не хочет. Всякие пошлости – это ради бога. А всерьез – нет.

Человек всегда одет. Но есть три события, которые связаны с его обнаженностью. Он голым рождается; его моют, прежде чем положить в гроб; и обнаженным он занимается сексом. И – все!

Понимаете, какой ряд образуется: жизнь, смерть, секс.

И вы будете после этого утверждать, что секс – это удовлетворение физиологических потребностей и не более того?

Секс – это тест.

Обнаженный человек абсолютно открыт. Ничего не скроешь, все видно. И ладно бы только тело обнажалось – человек абсолютно открыт. Все его сути и сущности обнажены.

Как люди занимаются сексом – так они и живут.

Ирка – безумная – просто налетает и хватает то, что ей, как она думает, принадлежит. Нужно тебе это в данный момент или нет – ее абсолютно не интересует. Она обязана взять. Вот и все. Она должна быть хозяйкой положения в сексе. А значит, и в жизни.

Оля моя, которая всегда ложилась в постель одетой, допускала до себя. Разрешала. Она относилась к себе как к подарку. Я довольно быстро это понял. А секс только подтвердил.

Я не верю в платоническую любовь не только потому, что считаю: любовь – это желание обрести другого человека, стремление слиться с ним, что абсолютно невозможно без физического слияния.

Но, главное, потому, что без секса понять другого человека невозможно.

Постель обнажает не только тело. Она обнажает все.

Я смотрел на нее, спящую, и думал, что мы дошли до постели не только очень быстро, но как-то очень естественно.

Вот что я вам скажу, ребята: любовь – это когда легко и естественно. Когда и у него и у нее складывается ощущение, что лишь по недоразумению они не встретились раньше. Что не встреча была чем-то ненормальным, норма – встреча, норма – вместе.

И тогда начинаешь говорить о самом главном, о сокровенном, о глубоком… Говорить человеку, которого и знаешь-то пару дней всего.

И она тебе говорит. Рассказывает. И вот именно – про сокровенное. Скрытое. Никому не показываемое никогда.

И вдруг – только тебе. И ты – только ей. И неделя знакомства всего, а то и меньше. А ощущение, что всегда были вместе. И ты даже удивляешься, что в прошлом году ездил в Египет без нее…

Почему – так? А потому что – любовь.

Бог словно помогает.

И в постели оказываетесь без стеснения. Вот ведь что важно: без стеснения. Как будто так и надо. Словно так и должно быть. И это тоже – тест.

Стеснительность в постели – это не признак хорошего воспитания. О, нет…

Стеснительность в постели – это знак неестественности отношений. Признак «неблизости» – даже будь вы тысячу раз раздеты.

В постели она угождала.

Лучшие женщины – это те, которые умеют угождать в сексе. Которые думают о мужчине. Женщина в постели должна быть немножко проституткой. Или не немножко…

И вот, когда она думает о тебе, а ты думаешь о ней, – тогда и происходит счастье любви.