Он прикрыл глаза, счастливо вздохнул. Он был изумлен собою!Приводила в трепет, в дрожь сердечную одна только мысль о том, что она здесь, вэтом доме, так близко… Этот застенчивый взор, нервное подрагивание губ,неизъяснимая прелесть каждого жеста, легкий аромат, сопровождавший ее движения,словно она была прекрасным цветком, колеблемым ветром, – все в ней было стольочаровательным, столь неизъяснимо-властным над сердцем Федора, что он безвсякого труда вызвал в своем воображении ее образ – да так и сидел, зажмурясь ислабо улыбаясь прекрасному видению.

Легкий шелест послышался рядом, и Федор нехотя открыл глаза.В первую минуту ему показалось, что грезы его еще не растаяли, ибо на негоглядели удивленные серые глаза, вздрагивали в робкой улыбке нежные губы… ивдруг он осознал, что это уже не видение, что она, Мария, вживе стоит передним, совсем близко!

Федор вскочил так стремительно, что чуть не налетел на нее,заставив попятиться.

– Простите! О, простите!

Пробормотав это, умолк, невыразимо страдая от того, что неможет прижать к себе ее стройный стан. Он не показывался в дом на Преображенскомболее недели, выжидая приличное время, а кроме того, желая, чтобы назойливаяЕлисавет успела обратить на другого свои непостоянные взоры. Федору такжехотелось, чтобы Варвара Михайловна успела забыть сцену его нелепого сватовства,но одному господу богу было известно, сколько страданий принесли ему этинесколько дней вынужденного ожидания и добровольной разлуки с той, к коейрвалось сердце. Сам на себя наложив епитимью, он все же изредка нарушал ее и,облачившись в Савкины лохмотья, блуждал по окраинам меншиковского сада,вспоминая достопамятную сцену среди фигурных камней, пытаясь понять ее истиннуюподоплеку, мучась смутной ревностью к черкесу и понимая, что деваться некуда,поделать ничего нельзя: если даже Мария к Бахтияру благосклонна, останется илидобиться первенства в ее сердце – или убить соперника.

И вот Федор снова увидел ее! Надеялся взглянуть хоть издали,а она здесь, так близко. При одном взгляде на эту резко вздымающуюся белую,будто лебяжий пух, грудь, занялось дыхание. Изгиб ее шеи у плеча… у него губыпересохли. Да что это?! Никогда еще он так не желал ни одной женщины! Сейчасдушу продал бы за счастье припасть к этому розовому, свежему рту. Скажи емувышняя сила: «Возьми ее – и умри в мучениях!» – не медля ни минуты рухнул бы снею на пол, зарылся в облако пышных юбок, вонзился бы своей раскаленной, ноющейот страсти плотью в ее лоно, только бы она ответила поцелуем, объятием, словом…ну хоть стоном любви! При воспоминании о безупречной красоте ее ног, которыеему как-то невзначай пришлось зреть, сделалось вовсе невмоготу.

Верно, его исступленный взгляд смутил Марию. Она ринуласьбыло к выходу. Федор в бессилии отчаяния глядел на нервное колыханиежемчужно-серых шелковых складок, и этот неотступный взор удержал красавицу! Оназамедлила шаги, бросила взгляд на шахматный столик, полуобернулась к Федору:

– Вижу, вы играли, князь? Решили с батюшкой потягаться?Напрасно! Он кого угодно одолеет, разве вы не знаете?

Федор готов был целовать каждый звук, произносимый ею. О,какая печаль, какая тихая печаль в ее голосе!

– А вашу позицию разбить – дело и впрямь нехитрое, –продолжала Мария, присмотревшись к доске. – Я вижу три способа вас обойти.

– Как три? – с непритворным изумлением пробормотал Федор.Он-то об этом, конечно, знал и ждал, что светлейший использует хотя бы один изних, а тот растерялся. И вот теперь это воздушное создание с первого взгляда…

– Нет, – перебила Мария, подходя ближе к дос-ке. – Пожалуй,не три, а даже четыре! Только надо подумать…

Она присела в кресло отца, подперлась локтями, так и сякозирая доску, потом взяла королеву Марго и – о ужас! – знакомым движениемпотянула фигурку ко рту.

* * *

Федор метнулся вперед так резко, что шахматы слетели состола. Мария только слабо пискнула, когда он железной хваткой стиснул еепальцы, вырвал фигурку, отшвырнул, истер каблуком осколки. Слабо запахло мятой,и этот запах вернул князю Федору сознание.

«Ох, что я… как я…» Мысли испуганно замерли. Что занелепость – набросился, схватил за руку, вырвал фигурку… Как осмелился хватать,как вообще посмел дотронуться хотя бы пальцем?! Она пока еще невестагосударева, а не его! Холодок пробежал по Федоровой спине. Он попятился, не всилах отвести взор от изумленных огромных глаз. Они вдруг потемнели.«Гневается!» – понял Федор. Наверное, следовало бы пасть в ноги, нижайше молитьо пощаде, но он, хоть стреляйте, не мог отвести взгляда от этих глаз, вдругповлажневших, наполнившихся слезами. Да что это? Она плачет?!

– Больно уж вы стремительны в движениях, сударь! Одних заруку хватать… других за юбку… – И голос ее, начавшийся высокой возмущеннойнотою, вдруг оборвался рыданием.

Князь Федор стоял как столб. Сердце его было зор-че очей,оно увидело, вернее, почуяло то, что скрывалось за этими, казалось бы,бессвязными словами и необъяснимыми слезами. Мгновенное озарение – иначе нельзябыло назвать воспоминание о том, как он резко, грубо одернул юбку бесстыжейЕлисавет в то самое мгновение, как где-то наверху раздался стук захлопнувшегосяокна.

Видела! Она видела! И подумала, конечно… что же она подумалао Елисавет и о нем!

Таким жаром ударило в лицо, что Федор даже пошатнулся. Ничтоболее в мире не существовало сейчас для него, кроме этих заплывших слезамиглаз, смотревших на него с откровенным презрением. И это было невыносимо! Все вмире, в судьбе, в жизни и смерти вдруг сделалось неважно, ненужно. Он бы сейчасперевернул небо и землю, только бы она не смотрела так… ведь с каждым ударомсердца, с каждым мгновением Мария словно бы отдалялась от него все безнадежнее,невозвратимо! Царский гнев, негодование дядюшек, опала, немилость, дыба, кнут,плаха, топор палача – пустое, все это пустое!

Он рванулся вперед и снова схватил девушку за руку. Пальцыслабо дрогнули в ответ… сердце его перевернулось от этого беспомощного трепета!

Мария глядела теперь с изумлением в его пламенные глаза, наэти решительно нахмуренные брови, твердые губы. Отшатнулась было, но Федордержал крепко, и она сделала невольный шажок к нему и еще один… стала такблизко – пришлось даже закинуть голову, чтобы по-прежнему смотреть, смотретьему в глаза.

Их руки вдруг сделались горячи нестерпимо. Да что руки –самый воздух, чудилось, плавился и дрожал меж ними!

Мария тихонько вздохнула, разомкнув пересохшие губы.

Федор покачнулся.