Жило в Павле Лушине стойкое ощущение провала. Деникин, герой Великой войны, стойкий командир «Железной дивизии», как будто растерял все свои умения, забыл элементарные каноны тактики и стратегии. Он изо всех сил рвался к Москве, оставляя невзятым Царицын, совершенно не заботясь о тыле, отмахиваясь от помощи Колчака и как бы забывая конечную цель, выбирая «непредрешенчество» – вот, дескать, побьем большевиков, а потом уже и станем решать, как нам обустроить Россию, единую, великую и неделимую.

«Да как же так можно? – возмущался Лушин. – Когда большевики сказали: “Земля – крестьянам!”, а мы – ни то ни се, за кем мужик пойдет? Не за нами!»

А сколько воров развелось при Деникине, а как Антанта наживалась на крови «белых» и «красных»! И вот свершилось – последним усилием взяв Орел, Белая армия стала откатываться назад, теряя все завоеванное.

Теперь в наступление перешел Врангель. «Черный барон» оказался и умнее, и способнее Деникина – и за дисциплиной следил, и воров прижал. Малыми силами Врангелю удалось вернуть Крым, но было уже слишком поздно: против стотысячного белого воинства наступала пятимиллионная Красная Армия.

И Врангель скомандовал исход, организовав безупречную эвакуацию – нескончаемый караван судов и боевых кораблей утягивался за горизонт, покидая крымские порты – навсегда.

Подполковник Лушин с женой и малолетним Антошей тоже сделались добровольными изгнанниками. Поднявшись на палубу линкора «Генерал Алексеев» в Севастополе, они сошли на берег в жаркой Бизерте, где два года мыкались в форте Джебель Кабир, пока не переехали в Париж.

После смерти супруги Лушин, подрабатывавший водителем такси, отправился в Лондон, собираясь и вовсе податься в США, но передумал, найдя неплохую работу.

Подполковник Белой гвардии никогда не ругал большевиков, не хаял Ленина или Сталина, просто рассказывал сыну о той России, которой больше не было, о боях в полку генерала Дроздовского, о случаях из жизни, встречах и приключениях.

Лушин-старший, думая о России, испытывал тоску. Лушин-младший с детства был заряжен тяжкой, лютой ненавистью к «Совдепии», на всю свою жизнь запомнив расхристанного красноармейца в буденновке, громадных вонючих сапожищах, отпускавшего маты и потрясавшего «маузером».

Это давнее детское воспоминание стало для Антона символом страха, горя, смерти, всего самого плохого, что только может быть, от чего умерла мама, от чего был несчастен отец, а он сам – как тот дуб, что вырван с корнем, утративший кровь и почву.

К 30-м годам «Пол Лушинг» поправил свои дела – способный к механике, он создал автомастерскую, в которой охотно чинились даже «Роллс-Ройсы». Устроив сына в Кембридж, экс-подполковник уже подумывал жениться, что Антон, скрепя сердце, поддерживал.

Старательный и способный, «Энтони» получил хорошее образование и сразу же устроился на работу в компанию «Пауэр джетс», куда его привлек Фрэнк Уиттл, хозяин фирмы, инженер-конструктор, отец турбореактивного авиадвигателя.

15 мая 1941 года взлетел первый британский реактивный истребитель «Глостер Метеор», на котором стояло по два ТРД конструкции Уиттла, рассчитанных Лушиным.

На континенте шла война, летом немцы напали на СССР, но Антон не испытал особого злорадства: не все же русские виноваты в его несчастьях. Народ есть народ – абсолютное большинство людей пассивно. Победили в России красные – народ пошел за Лениным. А отметили бы викторию белые – потопали бы за Врангелем и Колчаком.

Летом 41-го Лушин вел очень напряженную жизнь: встречался с двумя девушками, не подозревавшими о существовании друг друга, а работу делил между «Пауэр джетс, лимитед» и Королевским авиационным институтом в Фарнборо, где занимался испытаниями в аэродинамической трубе.

Продувки показали, что на скорости, близкой к звуковой, происходил отрыв воздушного потока вокруг гондолы двигателя. Ближе к осени, поставив кучу опытов, Лушин «допер» до идеи увеличить длину гондол спереди и позади крыла. Испытания увеличенных гондол на самолете-прототипе показали резкое улучшение летных качеств самолета. Это было на Рождество.

А под Новый, 1942 год Антон встретился с человеком, который изменил течение его жизни. Звали его Стюарт Грехэм Мензис…

* * *

…Апрель донимал туманами. Сырость была повсюду: под ногами лужи, с неба сеялась морось. Самый воздух, казалось, был напитан влагой, хоть выжимай.

– Приехали, сэр.

Протянув деньги водителю черного коробчатого «Остина», Лушин покинул кэб и сразу раскрыл зонт – дождик накрапывал все назойливей. Антон поморщился.

Отец утверждал, что мерзкая погода роднит Лондон и его родной Петербург, но мерзость, она мерзость и есть.

Мельком оглядев восьмиэтажный Бродвей-билдинг, Лушин прошел к подъезду и сложил зонтик в темноватом, гулком холле. Скрипящий, звякающий лифт спустился сразу, будто дожидался Антона, и пожилой лифтер, узнавая визитера, спросил:

– Четвертый, сэр?

Лушин молча кивнул. Выйдя из лифта, он прошел к двери кабинета Мензиса и коротко постучался. Открыла ему мисс Кэтлин Петтигрю, довольно миловидная секретарша директора МИ-6.

– Добрый день, Энтони, – улыбнулась она. – Проходите, шеф ждет вас.

– А я-то думал… – притворно вздохнул Лушин.

– Что? – подняла бровки Кэтлин.

– Ну-у… Что это вы вздыхаете от долгого ожидания. Три месяца в разлуке!

Мисс Петтигрю строго погрозила ему пальцем, хотя глаза ее, умело подведенные, смеялись.

Шагая к кабинету Мензиса, Лушин криво усмехнулся. Три месяца… Во-во.

Буквально на прошлой неделе он вернулся из Канады. Там, на пустынном берегу озера Онтарио, милях в тридцати к востоку от Торонто, располагалась сверхсекретная разведшкола, где МИ-6 совместно с американским «Бюро по координации информации» [13] готовила своих агентов.

Физически крепкий, отлично стрелявший (спасибо отцу, выучил), Антон пришелся в «школе для шпионов» ко двору и получил блестящие характеристики.

– Сэр?..

– Входите, Энтони, входите!

– Добрый день, сэр.

– Отвратительный, Энтони, просто отвратительный! – хохотнул Мензис, покидая роскошное кожаное кресло. – Присаживайтесь, а я уже насиделся.

Лушин примостился на крошечном диванчике и стал с интересом следить за «бледнолицым» – в местах, воспетых Фенимором Купером, главу МИ-6 иначе не называли. Похоже, что гендиректор ни разу не выходил на солнце. Вот и сейчас плотные шторы задернуты, создавая в кабинете полумрак. Впрочем, это всего лишь мера светомаскировки, принятая по вечерам. Днем шторы можно было и раздернуть, но Мензис боится загореть…

– Скажите, Энтони, когда мы вас… м-м…