Дерьмо, которого я не понимал, дерьмо, которое я едва слышал. Потому что был слишком занят, глядя на грязную обочину дороги, где я положил безжизненное тело Билли. Где бил его по груди и пытался заставить его дышать, умолял его сделать хоть один гребаный вдох. Боже… он должен был дышать, потому что это был мой день рождения, и это было несправедливо, и ничего подобного не должно было случиться со мной или с кем-то еще, и все же…

Случилось.

«Черт возьми, тебе следует бежать», — сказал мой разум моим ногам. — «Офицер Сэм вон там, разговаривает с кем бы то ни было, черт возьми, готовится надеть на тебя наручники, и у тебя есть возможность это сделать. Просто беги, беги, БЕГИ, пока не сможешь больше бежать, и даже тогда продолжай бежать».

И все же я этого не сделал. Потому что под всем тем дерьмом, в которое я вляпался, под тем бардаком, который я устроил в своей жизни, я все еще оставался хорошим человеком. Я всегда буду хорошим человеком. И я убил своего лучшего друга и знал, что должен за это заплатить.

— Хорошо, Солджер Мэйсон, — сказал офицер Сэм со вздохом, словно сожалея о том, что собирался сделать, и я подумал: «может быть, он тоже знает, что я хороший человек». — Поднимайся на ноги, парень. Руки за спину.

Я насмотрелся полицейских сериалов, где преступник сопротивлялся при задержании, и полицейскому приходилось бросать его к машине и надевать наручники.

Это был не один из таких моментов.

Офицер Сэм зачитал мне мои права, пока я стоял, не сводя глаз с того места, где умер Билли. Он застегнул наручники на моих запястьях, спросил, не болят ли они, и извинился, когда я ответил, что немного болят.

Офицер Сэм слегка ослабил их, достаточно для того, чтобы в руках продолжалось кровообращение, и я пробормотал:

— Спасибо.

Затем он проводил меня до машины, попросил пригнуться, положил руку мне на голову и помог забраться внутрь.

— Все в порядке, приятель, — сказал офицер так, как будто был моим другом, и, черт возьми, возможно, при других обстоятельствах мы могли бы ими стать.

Когда он закрыл дверь, я посмотрел в окно на парковку, примыкающую к средней школе и лесу. «Яма» была недалеко отсюда, всего в четверти мили по лесу. Дети там, должно быть, услышали сирены, поэтому собралась большая толпа, чтобы посмотреть, как одного из их поставщиков уводят, как преступника.

И там, посреди них всех, прижавшись к сетчатому забору и перекинув руки через него, стоял Леви со зловещей, торжествующей ухмылкой. И вдруг, когда наши взгляды встретились, я так остро ощутил мерзкую враждебность, о существовании которой даже не подозревал, и когда офицер Сэм увозил меня, Леви поднял руку и помахал на прощание.

ГЛАВА ПЯТАЯ

ПРОСЬБА О ПРОЩЕНИИ И ХОРОШИЕ ЛЮДИ

Двадцать два года

— За двадцать шесть лет работы судьей мне, к сожалению, пришлось столкнуться с целым рядом подобных дел. Скажу, что большинство из них были окрашены в резкие контрасты черного и белого, и почти всегда было легко выбрать подходящее наказание.

— Мистер Мэйсон, Ваше дело не из таких.

— Я тщательно изучил обвинения, выдвинутые против Вас за последние несколько дней, и хотя я полностью согласен с Вашим признанием вины по всем пунктам, я не придерживаюсь того же мнения, что и Вы, что вы, как Вы неоднократно выражались, плохой человек.

— Мистер Мэйсон, я считаю, что, хотя, да, Вы совершили эти преступления, Вы невольно сделали это с удивительно добрыми намерениями и без искреннего желания причинить вред. И Ваши внешние проявления эмоций, и сотрудничество с правоохранительными органами, а также Ваше прекрасное поведение после ареста были в значительной степени учтены при определении Вашей судьбы.

— И поэтому, учитывая все вышесказанное, я решил приговорить Вас к двенадцати годам лишения свободы в исправительном учреждении «Уэйуорд», принимая во внимание год, который Вы уже провели под стражей, с возможностью досрочного освобождения за хорошее поведение. Вам это понятно?

«Еще одиннадцать лет».

Это казалось вечностью — смертным приговором — и все же мне казалось, что этого недостаточно, когда все, о чем я думал был Билли и жизнь, которую я у него украл.

— Да, Ваша честь, — ответил я хриплым голосом, а сердце бешено колотилось.

Где-то в зале суда кто-то заплакал.

«Мама Билли».

— Кроме того, — продолжал судья, — за такие преступления, как непреднамеренное убийство и хранение контролируемого вещества с целью продажи, требуется штраф в размере пятидесяти тысяч долларов. Кроме того, после освобождения Вы должны будете отбыть двухлетний испытательный срок, в течение которого Вы обязаны являться к назначенному офицеру, а также оставаться в пределах штата Коннектикут в течение всего срока наказания. Вы понимаете это?

— Да, Ваша честь.

Судья кивнул, затем наклонился вперед и сложил руки на скамье. Его глаза встретились с моими с оттенком сочувствия, и затем он заговорил.

— Мистер Мэйсон, как уже говорил, я искренне верю, что Вы, независимо от тех прискорбных обстоятельств, в которых Вы родились, хороший человек, потому что, по моему личному мнению, по-настоящему ужасный человек не верит в то, что он на самом деле ужасен. Я очень надеюсь, что Вы обретете покой, несмотря на совершенные Вами преступления и трагедии, с которыми Вы столкнулись за свою короткую жизнь, и что по окончании срока наказания Вы сможете начать вторую главу своей жизни с ярчайшим светом, указывающим Вам путь — так, как должна была начаться первая глава, — в сочетании с предрасположенностью действовать достойно Вашего характера.

Я слышал слова, которые он произносил; видел честность в его тяжелых, покрытых морщинами глазах. И все же я не мог позволить ни тому, ни другому тронуть мое сердце. Не тогда, когда мама Билли сидела где-то позади меня, и ее душераздирающие крики усиливались, пока ее муж отчаянно пытался ее утешить.

Она ненавидела меня. Ненавидели все, включая мою собственную мать, которая не удосужилась повидаться со мной за тот год, что я провел взаперти, не говоря уже о том, чтобы присутствовать при вынесении приговора.