с Малым Плимутом нового поселения, а помощь, оказанная осуществлению этого плана купцами Бостона и Линкольншира, была увековечена в названии нового города. В самый момент роспуска третьего парламента (1629 г.) Карл I пожаловал грамоту, определявшую устройство Массачусетса, и масса пуритан увидела в этом пожаловании призыв провидения. Неудачный исход великой конституционной борьбы и рост опасности для «благочестия» в Англии вызвали мечту о такой стране на Западе, где вера и свобода могли бы найти себе прочное и безопасное прибежище.

Едва парламент был распущен, как среди помещиков и торговцев стали распространяться планы устройства крупного поселения по ту сторону океана; в каждой пуританской семье обсуждались описания новой колонии в Массачусетсе. Мысль эта была встречена с тем спокойным и серьезным энтузиазмом, который отличал настроение эпохи, но слова известного эмигранта показывают, как трудно было даже для серьезнейших энтузиастов оторваться от родины. «Родиной я буду называть такую страну, — сказал в ответ на подобные чувства младший Уинтроп, — где мне можно будет прославлять Бога и пользоваться присутствием моих лучших друзей». Такой взгляд встретил понимание, и началось переселение пуритан в размерах, еще невиданных в Англии. За двумя сотнями, раньше отправившимися в Салем, скоро последовало 800 человек с Джоном Уинтропом во главе, а за ними, до истечения первого года личного правления короля, — еще семьсот.

Переселенцы не были, подобно первым колонистам юга, «неудачниками», авантюристами, банкротами, преступниками или просто бедняками и ремесленниками, как «отцы-пилигримы» «Майского цветка». Это были большей частью люди среднего класса: крупные землевладельцы, ревностные священники вроде Коттона, Гукера и Роджера Уильямса, выдающиеся лондонские адвокаты или молодые оксфордские ученые. Большинство составляли богобоязненные поселяне из Линкольншира и восточных графств. Они действительно желали участия в их предприятии только лучших людей, гонимых с родины не материальной нуждой, не жаждой золота и не страстью к приключениям, но страхом Божьим и рвением к правильному богопочитанию. Но, несмотря на весь свой пыл, они не без усилия снялись со старых мест в Англии. «Прощай, дорогая Англия!» воскликнула первая небольшая кучка переселенцев, когда родная земля скрылась из глаз. «Наши сердца, — писали спутники Уинтропа оставленным на родине братьям, — будут служить источниками слез для вашего вечного спасения, когда мы поселимся в наших жалких хижинах в пустыне».

В последующие два года, когда на время исчез внезапный страх, так резко выраженный в речах Элиота, в переселении наступило затишье; но меры Лода скоро оживили опасения пуритан. Проницательный Яков I верно охарактеризовал Лода, когда Бекингем стал настаивать на назначении его епископом Сент-Давидским. «У него беспокойный ум, — сказал старый король, — он не может понять, когда дела хороши, а любит все переворачивать и изменять, подвергать все коренным преобразованиям, засевшим ему в голову. Возьми его себе, но, клянусь моим спасением, ты будешь в этом раскаиваться». При всей своей холодности, педантичности и суеверности в своем дневнике он отмечает появление в его кабинете прелата как важный факт. Уильям Лод выделялся из массы придворного духовенства активной деятельностью, личным бескорыстием и замечательными административными способностями. Впоследствии, уже поглощенный делами правления, он приобрел такие глубокие сведения в торговой политике, что сами лондонские купцы признавали его авторитет в коммерческих вопросах. Но у него вовсе не было политических талантов. Его влияние, в сущности, вытекало из единства его целей.

«Все силы своего ясного, но узкого ума и упорной воли он направил на осуществление одной цели. Он стремился поставить английскую церковь в ее настоящее, на его взгляд, положение отрасли, хотя и преобразованной, великой всесветной католической церкви; он одинаково восставал против новшеств как Рима, так и Кальвина, а основывал свои учение и обряды на учении и обрядах христианской общины, существовавшие до Никейского собора. Первым шагом к осуществлению такой теории было устранение связей, которые соединяли церковь Англии с реформатскими церквями материка. На взгляд Лода, преемственность иерархии составляла существенную черту церковного строя, и потому, отвергая сан епископа, лютеранские и кальвинистские церкви Германии и Швейцарии совсем переставали быть церквями. Изгнанные из Франции гугеноты, а из Фландрии валлоны вдруг лишились разрешенной им раньше свободы богослужения; от них потребовали подчинения обрядам англиканства, что заставило их покинуть южные порты и искать веротерпимости в Голландии. Такого же единообразия потребовали от английских солдат и купцов за границей, до того без стеснения посещавших богослужения кальвинистов. Английскому послу в Париже было запрещено посещать собрания гугенотов в Шарантоне.

Отдаляясь все сильнее от протестантов материка, Лод, сознательно или нет, все больше сближался с Римом. В его теории Рим признался отраслью истинной церкви, хотя от английской церкви его отделяли заблуждения и новшества, против которых прелат решительно восставал. Но за устранением этих препятствий, естественно, должно было последовать воссоединение, и Лод мечтал перекинуть мост через пропасть, со времени Реформации разделявшую обе церкви. Тайное предложение кардинальской шапки показало, что Рим понимал значение деятельности Лода; но его отказ и неоднократные заявления доказывают равным образом, что он действовал бессознательно. Союз с великим целым католицизма он считал осуществимым только со временем; сам он мог только подготовить к нему английскую церковь, подняв в ней до высшей степени католическое настроение и католические обряды. Великой помехой на пути к этому служило пуританство девяти десятых английского народа, и с пуританством Лод повел беспощадную борьбу. Как только назначение на Кентерберийскую кафедру поставило его во главе английской церкви, он обратил Высокую комиссию в орудие постоянной борьбы с пуританским духовенством. Настоятели и викарии за «проповедь Евангелия» подвергались выговорам, отрешению, отставкам. Всем приходам навязывалось употребление стихаря и обрядов, наиболее оскорбительных для религиозного чувства пуритан. Учрежденные в городах добавочные места, особенно привлекавшие пуританских проповедников, настойчиво упразднялись.

Отставленные проповедники находили убежище у поместных дворян, и архиепископ отнял у последних принадлежавшее им право держать капелланов. Незанятые приходы епископы давно стали замещать людьми, восстававшими против кальвинизма и провозглашавшими беспрекословное повиновение государю велением Бога. Пуритане скоро поняли значение этого приема и старались мешать ему покупкой розданного церковного имущества и назначением пуританских священников в приходы своего патронажа; но Лод стал вызывать владельцев имущества в суд казначейства и скоро положил конец их деятельности. Преследование не ограничилось духовенством. В два последних царствования среди мирян Англии нашли себе всеобщее распространение маленькие карманные, так называемые женевские, Библии; но в примечаниях на полях книг был замечен дух кальвинизма, и ввоз их был запрещен. Установился общий обычай принимать причастие сидя; теперь стали требовать при этом коленопреклонения, и сотни людей подверглись отлучению за отказ подчиниться этому требованию. Еще лучший повод досаждать пуританам давало различие взглядов обеих религиозных партий на празднование воскресенья. Пуритане