королевских земель. Лондон, своим упорным пуританством вызывая особенное неудовольствие двора, подвергался вымогательствам при выполнении незаконного указа Якова I, запрещавшего его расширение. В обширных предместьях все те дома, где запрет был нарушен, избавлялись от сноса только уплатой в казну трехлетнего дохода. Хотя католиков не очень сильно преследовали и лорд-казначей был в душе папистом, но финансовая нужда заставила корону сохранить старую систему штрафов за «уклонение».

Подобные вымогательства были еще не так пагубны для государства, как превращение правосудия в орудие пополнения королевской казны. Уолси восстановил судебную деятельность Королевского совета как орудия против вельмож, и при Тюдорах она получила широкое развитие, особенно по уголовным делам. Подлог, клятвопреступление, мятеж, злоупотребление влиянием, мошенничество, позор были главными преступлениями, подведомственными суду Звездной Платы; но скоро ее власть распространилась на все проступки, и особенно такие, где низшие суды не могли дать удовлетворения ввиду неполноты общего права или влияния обидчиков. Ее процедура походила на канцлерский процесс; в политических делах она начинала преследование по донесению королевского прокурора. И свидетели, и обвиняемые допрашивались под присягой особо, и суд мог присуждать ко всем наказаниям, кроме смерти. В обычных делах Звездная палата славилась основательностью и справедливостью своих приговоров; но в делах политических невозможно было ожидать справедливости и беспристрастия от судилища, почти целиком составленного из членов Тайного совета.

При крупном тиране обладание таким орудием нанесло бы роковой удар свободе; Карл I воспользовался им просто для пополнения казны и поддержания произвольного правления. За ослушание королевской воле налагались суровые наказания, и хотя наложенные штрафы часто прощались, но служили грозным орудием угнетения. Однако эти штрафы затрагивали меньше народа, чем финансовая уловка, к которой прибегнул Уэстон. Отмененные Елизаветой, упраздненные актом парламента при Якове I монополии были снова восстановлены в еще больших размерах, чем это было раньше: получавшие их компании платили большую сумму за первоначальное пожалование, а также определенную пошлину из своих прибылей. Вино, мыло, соль, почти все предметы домашнего употребления попали в руки монополистов и повысились в цене без всякого соответствия с выгодами, получаемыми короной. «Они пьют из наших кубков, — говорил впоследствии в Долгом парламенте Колпепиер, — пробуют наши кушанья, сидят у нашего огня; мы находим их в красильном горшке, в мыльнице, в кадке с солониной. Они залезают в сундук ножовщика. Они с головы до ног покрыли нас пометками и печатями».

Но, несмотря на эти приемы, казна осталась бы пустой, если бы король не обратился к финансовым мерам, уже вызвавшим протест парламента. В гаванях по-прежнему продолжалось взимание пошлин. Отказ лондонских купцов от их платежа вызвал строгие меры. Один из купцов, Чемберс, горько жаловался на то, что в Англии купцам приходится хуже, чем в Турции; его призвали в Звездную палату и наложили на него разорительный штраф в 2 тысячи фунтов. Подобными мерами Карл I навлек на себя сильную вражду столицы, влияние и средства которой оказались для него роковыми в начавшейся затем войне. Трудно было поладить и с крестьянами графств. Однажды, когда крестьян Корнуолла собрали в Бодмин для внесения добровольного займа, полсотни ответили отказом, а данное остальными составило немногим больше 2 тысяч фунтов. Один из участников оставил любопытное описание сцены с комиссарами, назначенными для распределения взносов. «Одних склонили к этому громкими словами и угрозами, других — убеждениями. У меня тоже чуть не выманили было денег; но, зная, с кем имею дело, я в разговоре с ними крепко держал руки в карманах».

При помощи таких средств удалось уменьшить долг и повысить доход короны. Признаков сильного недовольства было немного. Как ни были обременительны и незаконны действия короны, но в первые годы личного правления масса народа не ощущала настоящей опасности для свободы. Чтение писем того времени производит на читателя невыразимо трогательное впечатление выражаемой в них твердой верой в конечное торжество права. Карл I был упрям, но упрямство было недостатком, слишком распространенным среди англичан, чтобы вызывать сильное недовольство. Народ был так же упорен, как и король, а его политическое чутье подсказывало ему, что малейшее замешательство в делах должно разрушить финансовую систему, медленно создаваемую Карлом I, и принудить его вернуться к субсидиям парламента. А пока народу оставалось ожидать лучших дней, и терпение его облегчалось общим благосостоянием страны. Продолжительные войны на материке обогащали Англию. Отношения Испании и Фландрии осуществлялись только с помощью английских судов, и английский флаг прикрывал торговлю португальских портов с колониями Африки, Индии, Тихого океана.

Долгий мир вызывал неизбежное расширение торговли и увеличение фабрик в городах западной части Йоркшира. Начиналось возделывание новых земель, был со ставлен широкий план осушения болот. Рост арендной платы обогащал поместное дворянство, и это сказывалось на воздвигаемых им роскошных усадьбах. Контраст этого мира и благосостояния с разорением и кровопролитием на материке служил сильным доводом в пользу сторонников системы короля. «Некоторые из высших сановников и членов Тайного совета, — говорил Мэй, — при произнесении слов «свобода подданных» обычно смеялись». Были такие смелые придворные, которые выражали надежду, что «ко роль никогда уже не будет нуждаться в парламенте». Но, прославляя мир, Кларендон добросовестно замечал, что под этим внешним спокойствием «в стране скрывается дух гордости, мятежа и недовольства». Тысячи людей покидали Англию, уезжая в Америку. Дворянство держалось в стороне от двора. «Простой народ вообще и крестьяне-землевладельцы, в частности, рассуждали разумно о своих правах и тяготевших над ними притеснениях». Карлу I нравилось обманывать себя, но среди его министров был человек, который понимал правильность выжидательной политики народа и видел, что, если не будут приняты другие меры, первая же неудача разрушит систему королевского деспотизма.

Одним из самых выдающихся членов народной партии в парламенте 1628 года был сэр Томас Уэнтворт, крупный землевладелец и представитель Йоркширского графства. Но с самого начала своей общественной жизни он страстно желал служить короне. Он уже завязал отношения с двором, обеспечив в Йоркшире место для одного из министров короля, и считался на прямой дороге к пэрству. Но то же сознание политического таланта, которое подстрекало его честолюбие, возбудило зависть Бекингема; гордости Уэнтворта был нанесен ряд ударов, и это заставило его перейти в оппозицию, которой его красноречие, замечательное своими внезапными порывами, но менее серьезное и выдержанное, чем у Элиота, скоро придало грозный характер. Его интриги при дворе побудили Бекингема унизить соперника, своим талантом вызывавшего в нем инстинктивный страх, явным оскорблением. Заседая в суде в качестве шерифа Йоркшира, Уэнтворт получил известие о своей отставке и о передаче своей должности своему сопернику сэру Джону Сэвилу. «Этим они хотят меня опозорить публично, — сказал он