и образу жизни. Не мой это человек, но дочка…Я не хотела жить в этом всем, вариться снова в четырех стенах с подгузниками, кашками, пюрешками, но меня тянуло к ребенку, как магнитом.

Прошло уже два года, как я ушла. У нас все хорошо с Мишей. С Гришей нас развели. В суде сама попросила оставить Алину с папой. Плачу алименты, но не вижусь с ней часто. Не могу. Мне больно и стыдно от того, что я бросила ее. Я люблю мою малышку, но и не могу вернуться. Не могу и забрать ее.

И сейчас я стою на детской площадке напротив окон квартиры, где живет моя дочка. В окнах горит свет. Я вижу, что это кухня. Потом свет гаснет, и включается ночник в детской. Это Гриша укладывает Алину спать. Наверное она сейчас обнимает своего коричневого одноглазого зайца, который когда-то спал со мной, обсасывает его ушки.

Я сажусь на качель, прислоняюсь головой к ее холодному металлическому каркасу и смотрю на окно, в котором свет ночника тепло и нежно манит. Но не могу, не могу зайти туда.

Меня иногда спрашивает мать, жалею ли я, что так поступила? Нет, не жалею. Хотела бы изменить что-то? Думаю да. Я не стала бы рожать, чтобы не было этой боли и тоски, постоянно скребущей душу, потому что и дочку люблю и хочу быть с ней, обнимать, целовать, читать ей книги перед сном, заплетать косички перед садиком, но и быть с ней не могу. Не могу…

НИ-ЧЕ-ГО

Офис с большими окнами, выходящими на вечно бегущий проспект. Несколько пальм в больших кадках в комнате, в которой трудились люди-муравьи, перебегая от одного стола к другому с бумажками, имеющими невообразимую ценность.

Звук стука по клавишам, телефонные звонки, прерывающиеся усталым " Алло", шуршание бумаги- все это осталось за закрытой дверью кабинета, занимаемого недалеким, но очень амбициозным начальником.

За большим темно-серым столом сидел мужчина приятной наружности лет сорока. Его светло-серый костюм тройка был в одной цветовой гамме с мебелью и стенами кабинета. На носу восседали очки, сдвинутые вперед, за стеклами этих самый очков злобно сверкали серо-зелёные глаза.

— Ты сейчас сказала, что ты что? — тихо, почти шипя по змеиному спросил он хрупкую блондинку, стоявшую напротив стола, дрожащую от того, что она вынуждена вообще говорить о таких вещах.

— Я беременна.

Молчание. Оно било больнее слов. А выражение лица горе-папаши не выражало радости и восторга от новости.

— Таааак…И ты мне зачем пришла это сообщить, Эмилия?

У нее все упало внутри.

— Ну как же. Ты же отец и я…

Егор не дал договорить ей:

— Я отец? Это ты с чего решила?

— Так я же …Мы же…У меня был только ты, Егорушка, — пытаясь выдавить из себя улыбку, сказала девушка.

— Давай так. Я тебе не Егорушка, а Егор Витальевич. А то, что ты тут передо мной своим задом вертела и сама под меня легла, это вообще ничего не значит. Поняла? НИ-ЧЕ-ГО.

Отчеканив последнее слово, он поправил очки на носу и погрузился в документы.

Эмилия стояла и не понимала, что вообще происходит. Да, она знала, что начальник женат, что она просто любовница, но это же все вранье, что он говорит! Задом она крутила? Вот ни разу. Он сам ее затащил в постель. Сначала приглашал на обеды, на ужины, от которых она поначалу пыталась как-то отвертеться, но через какое-то время стала соглашаться. Егор задерживал ее на работе, когда задерживался сам в офисе.

В один из вечеров, предложил подвезти до дома, на что она без задней мысли согласилась, так как верила в то, что возможно просто хорошее и дружеское общение между мужчиной и женщиной. А он без лишних прелюдий и слов навалился на нее в машине, откинув пассажирское сиденье, задрал юбку и сделал то, чего все эти месяцы, как оказалось, добивался. Эмилия поняла, что после этого он точно не даст ей нормально работать и жить, но девушке нужна была эта работа. Нужна была, чтобы содержать родителей-инвалидов, покупать еду в конце концов. Она смирилась со своим положением, тем более, что Егор стал подкидывать ей на салоны красоты и красивое белье каждую неделю круглую сумму, которую она откладывала на черный день Так прошло пол года. Неделю назад Эмилия стала себя чувствовать неважно. Слабость, тошнота по утрам и в течение дня, а когда случилась задержка, то поняла, что пришло время покупать тест на беременность.

Слезы катились по лицу. Она понимала, что осталась один на один со своими проблемами, которые ей сейчас никак не нужны. Маме скоро делать операцию, отцу оплатила реабилитацию. Не время сейчас. Но все же в душе теплилась маленькая надежда, что Егор скажет, что он рад, что поможет и они смогут как-то вместе разделить обязательства.

— Ты все ещё здесь? — прозвучал сердитый голос начальника.

— Я не знаю, что мне делать, — прошептала Эмилия и залилась слезами.

— Ты мне тут не ной. Ну покувыркались и ладно. А с этой проблемой разбирайся сама. Деньги переведу сегодня вечером. Но знай, не избавишься от, — он сморщился от неприязни, — "этого", уволю.

— Но…

— Не задерживаю, — грубо прервал ее любовник.

Эмилия вышла на ватных ногах из кабинета. Ее мутило со страшной силой, трясло, как во время лихорадки.

"Что мне делать?" единственная мысль, которая крутилась в голове.

Любопытные коллеги поглядывали на нее со своих мест. Кто-то злорадно улыбался, кто-то сочувственно вздыхал.

Эмилия зашла в туалет, что бы умыться холодной водой, но от этого стало ещё хуже. Знобило так, что зубы стучали громче трамвая, идущего по путям.

Она смотрела на себя в отражении зеркала и лихорадочно соображала, куда теперь идти и что делать.

День прошел, как в тумане. Она ушла непривычно рано домой. По пути завернула в ближайшую гинекологическую клинику.

Все приветливо улыбались, предлагали воду и чай, а Эмилии хотелось, что бы хоть кто-то просто сел рядом, обнял и поплакал вместе с ней.

Доктор