поздно им придется встретиться со страшным словом «конец». Что же тогда происходит? В первые секунды нас охватывает диковинное облегчение, сходное с эйфорией: наше сознание пытается обмануть само себя и наивно верит, что в будущем ему не придется столкнуться ни с какими последствиями. Только когда весть о том, что книга и правда закончилась, дойдет от головы до сердца, появятся первые симптомы недомогания. Некоторые проваливаются в тягостную и обездвиживающую тоску, в безволие, перед которым чувствуют себя бессильными. Они осоловело бродят по квартире, ударяясь об косяки дверей, добавляют в кофе соль вместо сахара, кладут зубную пасту в холодильник, а домашние тапочки – в духовку, как будто бы у них акклиматизация после смены часовых поясов. В каком-то смысле между возвращением из дальнего путешествия и необходимостью проститься с выдуманным миром, с которым мы сильно сжились за это время, есть нечто общее. В других случаях приземление после полета в облаках вымысла принимает более эмоциональные, но по сути столь же нездоровые формы: тогда люди впадают в своеобразную мрачную ярость. Они не могут утешиться, тут же бросаются к другой книге, а потом к следующей, пытаясь в каждой из них найти тень той, которую только что потеряли. Но тщетно.

Successore novo vincitur omnis amor, всякую любовь побеждает следующая, напоминает Овидий тем, у кого разбито сердце; подобным образом мы утешаем друг друга в юности, когда повторяем «клин клином вышибают». Это древняя поговорка, и к любовным чувствам ее первым применил Цицерон. А что же с книгами? Здесь все немного иначе. К счастью или же к несчастью, романы, в отличие от почившей любви, печатаются целыми тиражами, и к ним всегда можно вернуться, перечитать от корки до корки, в них можно случайно заглянуть или же закрутить с ними мимолетную интрижку. Конечно, так, как в первый раз, уже не будет. Но не будет и того, что обещает нам кладезь народной мудрости: был милый, стал постылый. Может статься, что мы, как будто взглянув на фотографии тех, в кого были влюблены, скажем: и чего я так переживал из-за этого недоразумения? Впрочем, мы поймем, что нельзя два раза прочитать один и тот же роман одинаково, как нельзя дважды войти в одну реку. Складное зеркальце, в которое мы смотрелись, будучи подростками, все то же, но, открывая его раз за разом, мы увидим в нем отражение другого человека.

Не обещаю, что это будет приятное открытие, даже наоборот: это как увидеть себя другим, изменившимся в зеркале страницы, которая всегда остается неизменной, это постоянно не узнавать себя, осознавать, вопреки своему желанию, неизбежный ход времени. В двух словах, это буквально то же самое, что готовиться к смерти, пусть и на бумаге. Если пройтись взглядом по полкам нашей домашней библиотеки в особенно тоскливый час, может показаться, будто перед нами – небольшое кладбище. «Клин клином вышибают. Но если сложить четыре клина, то получится крест», – писал Чезаре Павезе в последние дни своей жизни.

Сравнение книг с любимыми людьми, как и все сравнения в принципе, подсвечивает одни и те же черты и тех, и других, а также всячески превозносит эти особенности, но оставляет в тени все прочие. Если слишком увлечься этим поиском совпадений, может возникнуть недоразумение, и у нас сложится обманчивое впечатление – а здравомыслящему человеку нужно не дать себя одурачить. Например, ни в коем случае не стоит выводить из указанного уравнения правила поведения и кодексы чести.

Попробуйте заглянуть в «Большой толковый словарь итальянского языка» и найти там слово intonso. Помимо толкований, имеющих отношение к парикмахерскому искусству, работе в саду и другого рода взаимодействиям с шевелюрой или копной чего-то («нестриженый», «патлатый»), можно найти еще два, и они отлично подходят для разного рода спекуляций. Первое – более общее – «о книге с неподготовленными для чтения листами», а также, снова о книгах: «имеющий нетронутые, необрезанные поля, ни разу не прочитанный, неразрезанный». Второе – образное: «нетронутый, невинный». И пример: «Он ответил, что его подруга еще невинна, и он с ней просто забавляется (Бартолини)». И действительно, до того, как края книг стали обрезать при помощи специальной машины, взаимодействие с теми из них, что только вышли из-под печатного пресса, чем-то напоминало акт дефлорации. Отделить друг от друга страницы и погрузиться в чтение можно было, лишь пройдясь ножом по кромке сложенных вместе листов. Но процесс знакомства с произведением уже давно не связан с этим предварительным ритуалом. «Худшее», что вам придется сделать с новой книгой, – так это снять прозрачную пленку, в которую она затянута (чтобы продолжить череду метафор, скажем: освободить ее от облегающего целлофанового платья).

Если я по-прежнему упорно держусь за это чудно́е сравнение нетронутого томика и невинной девы (или наоборот), это потому, что многие читатели – самая распространенная их разновидность, серийно моногамные, – ведут себя так, как будто слишком уж ревностно относятся к воображаемой чести книг и навязывают себе неуместные моральные обязательства. Они похожи на осмотрительных юношей из прошлого, которые, осознавая, какие последствия может повлечь за собой их прихоть, не решались приблизиться к скромной девушке, хотя по воскресеньям на службе в местной церкви они постоянно обменивались с ней пылкими взглядами. В то же время, если любопытство все же взяло верх и они взялись за чтение, то ощущают, что над ними теперь мрачно довлеет чувство долга и они обязаны довести дело до конца. Эта попытка исправить совершенную ошибку чем-то напоминает старинную практику «восстанавливающего честь» брака, когда молодых людей принуждали жениться, поскольку они ранее (предположительно или точно) вступили в интимную связь.

Но с книгами вполне можно побыть мерзавцем: можно соблазнить их и бросить, очернить в глазах света, обмануть, вести себя с ними, как пожелаешь, а потом отдать другому, еще более разнузданному товарищу. Подобные вольности и свобода обращения приводят к исключительным результатам в вопросах нравственности: если такое поведение в личной жизни – свидетельство незрелости человека, то все то же самое, но по отношению к книгам, скорее, доказывает обратное. Выдающийся читатель должен быть безжалостным, говорил Эннио Флайяно, он не обязан с уважением относиться к заурядным книгам и только тогда сможет окружить себя лучшими текстами. «Так ты и становишься злодеем: можешь понять, что за книга перед тобой, всего лишь открыв любую страницу, и тут же избавиться от нее». Джузеппе Преццолини называл эту практику «проба чтения» и считал ее частью интеллектуального развития.

Сван мог просто прочитать в газете фамилии тех, кто присутствовал на том или ином обеде, чтобы