И отправился дальше.

Много лет прошло и многое изменилось. Художник стал стариком. Но прежде чем состариться, он стал знаменит. Очарованные его чудными произведениями, владетельные князья наперерыв старались выказать ему свое расположение; он стал богат и знатен и жил в собственном роскошном доме в столице. Молодые художники из разных провинций были его учениками, жили с ним и, пользуясь его уроками, всячески старались ему угождать. Во всей империи знали его.

Раз к его дому подошла старушка и сказала, что желала бы видеть его. Слуги, видя ее бедную одежду, сочли ее за обыкновенную нищенку и грубо спросили, что ей нужно. Когда она ответила им, что может сказать о цели своего посещения только самому благородному господину, они подумали, что она полоумная, и спровадили ее, сказав, что их хозяин уехал из города и неизвестно, когда он вернется.

Но старушка возвратилась и приходила каждый день в течение целых недель; а ее каждый раз гнали под новым предлогом: «сегодня он болен», «сегодня он очень занят» или «сегодня у него много гостей и не приказано никого принимать».

А она все возвращалась, каждый день в тот же час, все с тем же узлом в полинявшем платке.

Наконец слуги, не зная, что делать, решили все-таки доложить о ней своему господину. Они пришли к нему и сказали:

— У ворот нашего благородного господина стоит древняя старушонка — вероятно, нищенка; она уже приходила более пятидесяти раз и просила быть допущенной к нашему господину; и не хотела поведать нам, что ее приводит сюда; она говорит, что может сообщить об этом только самому господину. Мы гнали ее, потому что она казалась нам сумасшедшей, но она все возвращалась, и поэтому мы сочли за лучшее доложить об этом нашему господину, дабы он сам решил, как поступить с нею.

Тогда художник сердито крикнул:

— Почему мне раньше никто не доложил об этом?

Он сам вышел к воротам и ласково заговорил со старой женщиной; он еще не забыл своей прежней бедности и спросил ее, не нужно ли ей денег.

Но она ответила, что ей не нужно ни денег, ни пищи, — ей хотелось бы только, чтобы он написал для нее картину. Это желание очень удивило его, но он все-таки ввел ее к себе в дом.

Войдя в вестибюль, она присела на пол и начала развязывать узел. В развернутом узле художник увидел богатые золототканые платья, но изношенные и полинявшие — остатки роскошной одежды ширабиоши прежних времен. Пока старушка бережно вынимала платья, одно за другим, стараясь разгладить их дрожащими пальцами, в художнике возникло неясное воспоминание; сначала туманное, оно вдруг озарилось. Будто молния прорезало тьму, так внезапно отчетливо и ясно воскресло в его памяти прошлое: одинокий домик в горах, где он раз пользовался неоплаченным гостеприимством; изящная комнатка с бумажной занавеской от москитов, приготовленный ему ночлег, теплящаяся лампадка перед буддийским алтарем, чарующая прелесть пляшущей женщины в одинокой, безгласной ночной тишине.

И к неописанному удивлению дряхлой гостьи, он — любимец сильных мира сего — низко ей поклонился и вымолвил:

— О простите, что я не тотчас узнал вас. Но с тех пор, что мы виделись, прошло более сорока лет. Но теперь я вспомнил и наверное знаю: вы приняли меня раз в своем доме, вы предоставили мне свою единственную постель; я видел, как вы танцевали, а вы поведали мне свою повесть. Вы были ширабиоши — я вашего имени никогда не забуду.

Пока он говорил, старушка стояла перед ним, смущенная, пораженная, не зная, что отвечать. Ведь она была так стара, так много перестрадала, и память начала изменять ей. Но он говорил с нею все ласковее, напомнил ей многое из того, что она ему рассказала, описал ей с такими подробностями дом, который она обитала тогда, что наконец и в ней пробудилось воспоминание и она воскликнула со слезами радости на ресницах:

— Наверное богиня, склоняющаяся к земле на звуки молитвы, привела меня к вам. Но тогда, когда мое недостойное жилище удостоилось посещения высокочтимого гостя, я была не такой, как теперь! Поэтому мне кажется чудом нашего Великого Учителя Будды, что господин узнал меня!

И она рассказала ему обыкновенный конец своей печальной судьбы.

С течением времени нищета заставила ее расстаться со своим маленьким домом и уже старушкой она вернулась в столицу, где имя ее уже давно было забыто.

Ей было очень больно потерять домик, но еще больнее от того, что она стала такой старой и слабой и не могла больше танцевать каждый вечер перед алтарем, чтобы развлечь усопшую душу своего возлюбленного. И поэтому ей захотелось иметь свой портрет в костюме и в позе пляски, чтобы повесить его перед алтарем.

Она всем сердцем молила об этом богиню Куаннон; и ее выбор пал на этого художника за его талант и известность, потому что для дорогого покойника ей хотелось не обыкновенной картины, а действительного произведения искусства. И вот она принесла с собою те платья, в которых она некогда танцевала, в надежде, что знаменитый художник будет столь великодушен и напишет ее в этом наряде.

Художник выслушал ее, ласково улыбаясь, и ответил:

— Для меня будет большим удовольствием исполнить ваше желание и написать эту картину. Сегодня мне необходимо окончить спешное дело; но если вы завтра вернетесь, я напишу картину в точности по вашему указанию и так хорошо, как только сумею.

Тогда она сказала:

— Я еще не поведала великому художнику, что смущает мою душу: ведь за такое большое благодеяние я ничем не могу отплатить; у меня ничего нет, кроме этого старого платья, но оно ничего не стоит, хотя и было когда-то очень ценным. Но я все-таки смею надеяться, что великий художник примет его — оно теперь стало редкостью: ширабиоши перевелись, а нынешние майко не носят такой одежды.

— Об этом не думайте, — отказывался художник. — Я так рад, что теперь представляется случай отплатить вам хоть часть моего старого долга. Итак, завтра я начну писать ваш портрет в точности по вашему указанию.

Рассыпаясь в благодарности, она трижды поклонилась ему до земли и сказала:

— Пусть простит меня господин, если я еще попрошу об одном: мне не хочется быть написанной такою, какова я теперь, а молодой — такою, какою господин меня видел когда-то.

— Я вас отлично помню, — ответил художник, — вы были прекрасны.

Отблеск радости осветил ее морщинистое