В процессе перехода Валерио продолжает бинтовать грудь. Его голос становится ниже, на лице растут волосы, но самую яркую перемену он ощущает именно в эмоциях. Те чувства, которые связывались в его жизни с объектами, теперь поблекли. «Все выглядит более плоским и более ярким, как будто рассеялся туман. Это не подавленность. Я чувствую свободу, пронзительную ясность».

Во время менопаузы я вышла за границы стесняющей до клаустрофобии феминности. Но и мужчиной в полной мере чувствовать себя не начала. Я ощущаю себя кем-то посередине, человеком третьего пола. Другим. В аккаунте @askabinary в Твиттере, который посоветовали мне агендерный студент Эллиот, я нашла отражение очень близких мне чувств и вопросов.

«Мое мышление намного ближе мужскому, чем женскому, но не думаю, что хочу связать себя с одним из гендеров».

«Я уверена, что мой гендер вне бинарной системы, но в обществе я делаю вид, что я цисгендерная женщина и не собираюсь менять этот образ, хотя иногда меня это раздражает».

«Я идентифицирую себя как демигёрл, но иногда я меняю идентификацию от агендера к демигёрл и к женщине. Могу я по-прежнему определять себя как демигёрл вместо постоянного переключения между гендерами?»

Эллиот недавно перестали называть себя местоимением «она» и используют только «они». Недавно за обедом они сказали мне, что их достало бинтовать грудь и скоро они сделают пластическую операцию. У Эллиот короткие черные волосы и хулигански андрогинная одежда: мужские штаны и футболки с изображением музыкальных групп. Им кажется, что они, может быть, перейдут на платья, когда грудь станет плоской. Теперь Эллиот осознают, что их анорексия в старших классах была вызвана не желанием быть худыми и женственными, а стремлением стать легче, освободиться, больше походить на мальчика, но при этом быть между полами. «Женственность всегда была для меня как колючий свитер», – говорят они.

В метро я оглядываю пассажиров и напоминаю себе, что не должна разделять их по гендерному принципу на мужчин и женщин. Я стараюсь увидеть в каждом человеке уникальную индивидуальность. «Быть трансперсоной – значит видеть вне матрицы гендера, понимать, что мужчины и женщины – перформативные и соматические фикции, убежденные в своей материальной реальности». А вот что терпеливо повторяет мне двадцатидвухлетняя дочь Эбби, когда я говорю ей, что гендеров должно быть десять или двадцать: «Ты не понимаешь. У каждого человека – свой собственный гендер. Сколько людей, столько и гендеров». Всего несколько пассажиров в вагоне можно развести по противоположным концам бинарной оппозиции: женщина в узких джинсах, с полным макияжем и тщательно уложенными волосами, и двое мужчин с широко расставленными ногами и бицепсами, выпирающими из рукавов футболок. Все остальные – ближе к центру. Вот пожилая китаянка в кроссовках, брюках цвета хаки и толстовке, ее волосы острижены почти под ноль. Грузный парень с большими грудями перебирает заметки по математике. Кажется, кто-то намеренно выглядит андрогинно, а кто-то даже не подозревает этого, например девушка в массивной черной оправе, как у Кларка Кента, мужской белой рубашке и брюках или молодой латиноамериканец в узких джинсах, блестящем свитере и крупными кольцами в ушах.

Аристофан утверждал, что, кроме мужчин и женщин, раньше существовал третий пол – создание с четырьмя руками, четырьмя ногами и двумя головами. Мужчина/женщина, женщина/женщина, мужчина/мужчина – эти существа были округлыми и настолько сильными, что нередко нападали на богов, восходя колесом на вершину Олимпа. Так что Зевс, в надежде ослабить силу третьего пола, решил разделить их. Разрезал их, «как разрезают перед засолкой ягоды рябины или как режут яйцо волоском»[63].

Я услышала о животном с двумя спинами в шестом классе, когда впервые начала чувствовать одиночество в детской кровати, страстно желая не только секса, но и найти свою мужскую половинку. «Каждый из нас половинка человека, рассеченного на две камбалоподобные части, – объясняет Аристофан, – и поэтому каждый ищет всегда соответствующую ему половину». Теперь мне стало интересно, правильно ли я поняла свое подростковое влечение к отделенному от меня мужскому телу. Может быть, я всегда хотела возвращения к себе, сращения мужского и женского внутри меня самой.

«Тело  – это сердце мира, – пишет Мишель Фуко, – в котором зарождаются и из которого исходят все возможные места, реальные или утопичные».

* * *

В последнее воскресенье августа, высадив свою дочь Эбби на автовокзале Монтичелло в Нью-Йорке, с которого она отправится в колледж, я поехала обратно по Семнадцатой авеню и свернула у поселка Роско к озеру Кристал Лейк. Эбби провела со мной несколько дней за городом перед началом занятий в колледже. Мы спустились на надувной лодке по реке Делавэр, помотались по комиссионкам городка Калликун, испекли лимонный пирог. В наших отношениях почти нет напряженности, во многом благодаря ее характеру. Даже когда дочка была еще маленькой и злилась на меня, она брала мою большую руку в крошечную свою и говорила: «Ты не понимаешь. Давай я объясню».

Помогает и то, что я не навязывала ей стандарты женственности. Чаще всего я одевала ее как сорванца и никогда не говорила, что она выглядит как принцесса. Я очень старалась не внушить ей женского недовольства собой и стыда за себя. Никогда не требовала, чтобы она ела как леди. Когда она выходила из дома в коротеньких джинсовых шортах и драных колготках – тогда так ходили все старшеклассницы, – я не говорила, что она выглядит слишком развязно. Никогда не комментировала ее вес. Никогда не говорила ей заворачивать окровавленные тампоны в двадцать слоев туалетной бумаги и прятать на самое дно мусорного ведра (как делала моя мать). На этих выходных Эбби спросила, знаю ли я, что некоторые парни считают менструальную кровь чем-то отвратительным. Меня порадовали и ее удивление, и ее возмущение. «Да, знаю», – ответила я.

Я спускаюсь к озеру по длинной дороге, посыпанной гравием. По обе стороны раскинулся папоротник. Все вокруг мшисто-зеленое, даже свет. Я припарковываюсь и направляюсь к дальнему берегу озера, прихватив полотенце и гидрокостюм. Там, на моем обычном месте, расположились мама с маленькой дочкой. Они сидят на одеяле у самой воды. На матери – выгоревшее клетчатое бикини, каштановые волосы убраны в хвост, а на крошечной девочке – сплошной купальник с Hello Kitty. Она кладет на живот маме камешки и траву. У нее невероятно тонкие голые ручки и ножки, прямая челка и серебряные отблески в карих глазах. Она крошит травинки над маминым телом и хохочет. Когда я надеваю гидрокостюм, девочка поднимает глаза и наблюдает, как я заправляю волосы под шапочку для плавания, поправляю очки и вхожу в воду.

Прогретая у поверхности вода в глубине становится холоднее. Я ныряю и гребу. Поплавать в озере – единственное действенное средство от ломки без гормонов. В прохладной воде не бывает приливов, и они не беспокоят меня еще несколько часов после купания. Я гребу – от рук и рта к поверхности поднимаются пузыри. Вокруг – зелено-золотистая полупрозрачная вода. Серо-зеленая глубина, кажется, полна тайн. С тех пор как я прекратила свою погоню за красотой, красота чаще настигает меня. Я плыву по направлению к солнцу, его лучи преломляются, соприкасаясь с водой, и кажется, будто они обхватывают меня и несут, как космический корабль, который поднимается в воздух в потоке света.