В тот день, когда в квартирку, расположенную под самойкрышей, явился заплаканный Петя-Керубино и напугал хозяйку сначала известием осмерти Аваддона, а затем прощальным стихотворением Избранника, Коломбина долгосидела в кресле, снова и снова перечитывая загадочные строки.

Поплакала, конечно. Аваддона, хоть он и Избранник, быложалко. Но потом плакать перестала, потому что зачем же плакать, если человекобрел то, к чему стремился. Свершилась его свадьба с Вечной Суженой. В подобныхслучаях следует не рыдать, а радоваться.

И Коломбина отправилась на квартиру к новобрачному споздравлениями. Надела свое самое нарядное платье (белое, воздушное, с двумясеребряными молниями, вышитыми по корсажу), купила букетик нежных незабудок ипоехала на Басманную улицу. Люцифера взяла с собой, но не на шее, в видеожерелья (черный цвет в такой день был бы неуместен), а в сумочке — чтоб нескучал дома один.

Дом общества «Великан» — новый, каменный, в пять этажей —она нашла без труда. Собиралась просто положить цветы к порогу квартиры, нодверь оказалась неопечатанной и, более того, приоткрытой. Изнутри доносилисьприглушенные голоса. Если кому-то другому можно, то почему мне нельзя,рассудила поздравительница и вошла.

Квартира была маленькая, не больше, чем китайгородская, нона удивление опрятная и отнюдь не нищенская, как следовало бы ожидать попотрепанной одежде покойного Аваддона.

В прихожей Коломбина остановилась, пытаясь угадать, гденаходится комната, в которой жених встретил свою Невесту.

Слева, кажется, располагалась кухня. Оттуда донесся мужскойголос, произнесший с легким заиканием:

— А это что за д-дверь? Черный ход?

— Точно так, ваше сиятельство, — ответил другойголос — сиплый и подобострастный. — Только господин студент непользовался. Черный ход, он для прислуги, а они сами обходились. Потому гол былкак сокол, извиняюсь за выражение.

Что-то стукнуло, лязгнул металл.

— Стало быть, не пользовался? А почему п-петли смазаны?И весьма старательно.

— Не могу знать. Надо думать, смазал кто-то.

Заика со вздохом молвил:

— Резонное предположение. — И в диалоге наступилапауза.

Должно быть, следователь из полиции, догадалась Коломбина иот греха попятилась к выходу — еще пристанет с расспросами: кто такая, дапочему, да в каком смысле незабудки. Но ретироваться не успела, из коридорчикавышли трое.

Впереди, то и дело оглядываясь, семенил бородатый дворник вфартуке и с бляхой на груди. За ним, постукивая по полу тросточкой, неспешновышагивал высокий, сухощавый господин в прекрасно сшитом сюртуке, белейшейсорочке с безупречными воротничками, да еще и в цилиндре — ни дать ни взятьграф Монте-Кристо, вот и дворник его назвал «сиятельством». Сходство с бывшимузником замка Иф усугублялось благодаря холеной, бледной физиономии (надосказать, весьма эффектной) и романтическим черным усикам. Да и возраст у щеголябыл примерно такой же, как у парижского миллионщика — из-под цилиндра виднелисьседые виски.

Замыкал шествие низенький, плотно сбитый азиат вкостюме-тройке и котелке, надвинутом чуть не на самые глаза. Вернее не глаза, аглазенки — из-под черного фетра на Коломбину уставились две узенькие щелки.

Дворник замахал на барышню руками, будто прогонял кошку:

— Нельзя сюда, нельзя! Подите!

Однако Монте-Кристо, окинув нарядную девицу внимательнымвзглядом, обронил:

— Ничего, пускай. Держи-ка еще.

Протянул бородатому бумажку, тот весь изогнулся от восторгаи назвал благодетеля уже не «сиятельством», а «светлостью», из чего можно былозаключить, что красивый заика, должно быть, все-таки не граф и уж во всякомслучае не полицейский. Где это видано, чтоб полицейские дворникам рублевикикидали? Тоже из любопытствующих, решила Коломбина. Должно быть, начитался вгазетах про «Любовников Смерти», вот и пришел поглазеть на жилище очередногосамоубийцы.

Красавчик приподнял цилиндр (причем обнаружилось, что седыеу него только виски, а прочая куафюра еще вполне черна), но представляться нестал, а осведомился:

— Вы — знакомая господина Сипяги?

Коломбина не удостоила графа Монте-Кристо не то что ответом,но даже взором. Вернулось взволнованное, торжественное настроение, нерасполагавшее к праздным разговорам.

Тогда настырный брюнет, понизив голос, спросил:

— Вы, верно, из «Любовников Смерти»?

— С чего вы взяли? — вздрогнула она и тут уж нанего взглянула — с испугом.

— Ну как же. — Он уперся тростью в пол и принялсязагибать пальцы затянутой в серую перчатку руки. — Вошли без звонка илистука. Стало быть, пришли к з-знакомому. Это раз. Видите здесь посторонних, ноо хозяине не спрашиваете. Стало быть, уже знаете о его печальной участи. Этодва. Что не помешало вам прийти сюда в экстравагантном платье и слегкомысленными цветами. Это три. У кого самоубийство может считаться поводомдля поздравлений? Разве что у «Любовников Смерти». Это четыре.

В разговор вмешался азиат, изъяснявшийся по-русски довольнобойко, но с чудовищным акцентом.

— Не торько у рюбовников, — живо возразилон. — Когда брагородные самураи княдзя Асано поручири от сегуна разресениедерать харакири, все тодзе их поздравряри.

— Маса, историю про сорок семь верных вассалов мыобсудим как-нибудь после, — оборвал коротышку Монте-Кристо. — Асейчас, как видишь, я беседую с дамой.

— Может быть, вы и беседуете с дамой, — отрезалаКоломбина. — Да только дама с вами не беседует.

«Сиятельство» обескураженно развело руками, а она повернулав дверь, что вела направо.

Там находились две комнатки — проходная, где из мебелиимелся только дешевенький письменный стол со стулом, и спальня. В глазабросился шведский диван, из новомодных, с раскрывающимся брюхом, однако весьоблезлый и кривой. Верх не сходился с низом, и казалось, что диван ощерилсятемной пастью.

Коломбине вспомнилась строчка из последнего стихотворенияАваддона, и она пробормотала:

— «Клыками клацает кровать».

— Что это? — раздался сзади голосМонте-Кристо. — Стихи?

Не оборачиваясь, она вполголоса прочла все четверостишье:

Недоброй ночью, нервной ночью

Клыками клацает кровать

И выгибает выю волчью,

И страшно спать.

В изгибе диванной спинки и в самом деле было что-то волчье.