Грибки! Грибки! Отравленные грибы испугали вождя, так любившего застолья. И кто знает, не угостил ли Иосиф лисичками свою жену Надю?

К тому же в 1936 году умер Максим Горький, съев шоколадные конфеты, подаренные ему Сталиным (книга воспоминаний художника Юрия Анненкова).

Отправляя на тот свет тысячи людей, его (Сталина) охватывал ужас от одной только мысли, что и ему могут подсыпать крысиную отраву…

Еще можно вспомнить, что близился черный 1937 год.

Вот, собственно, и вся разгадка исторического решения ЦК партии большевиков о запрете оперы Шостаковича, напечатанного в газете “Правда”.

Впрочем, возможно, что догадался не я один…»

Версия Давида имеет право на жизнь: Сталин, помимо того что боялся летать на самолетах и боялся ложиться спать, страдал от токсикофобии.

Статью «Сумбур вместо музыки» Шостакович вырезал и до конца дней носил вырезку в кармане, всякий раз не забывая ее переложить, когда приходилось надевать новый пиджак.

Во всех театрах, в которых довелось поработать Боровскому – коротко или на длинной дистанции, – его по-особенному любили в цехах, относились к нему с пониманием и доверием, и он за это любил и ценил мастеровых. Не обладаю, понятно, всей полнотой информации, но, полагаю, ни об одном техническом составе какого-либо театра мира не писали так, как написал в «Убегающем пространстве» Давид Боровский о незаметных людях Театра имени Леси Украинки. И нет уверенности в том, что к кому-то иному из художников театра приходят «монты» – монтировщики сцены – на кладбище, как приходят в Москве на Троекуровское к Давиду мастера с «Таганки». Помянуть в день смерти.

Только Давид Боровский, сказавший с непривычным для себя пафосом: «Театр Леси Украинки для меня – всё!» – мог так, короткими внятными фразами, с любовью, рассказать о людях, про которых почти не говорят, о которых мало кто вспоминает даже в юбилейные дни, но которые так много сделали для этого театра в его лучшие годы. Это – памятник театральным мастеровым.

В легендарном спектакле Михаила Резниковича «Насмешливое мое счастье» по пьесе Леонида Малюгина (премьера состоялась в 1966 году) главные роли сыграли Ада Роговцева (Лика Мизинова) и Вячеслав Езепов[2] (Антон Павлович Чехов).

«Каждая репетиция, – рассказывал Вячеслав Езепов, – была для нас праздником. И только Давид Боровский ходил мрачным. Он никак не мог придумать то пространство, в котором должны существовать актеры». Из-за отсутствия решения сценографии Резникович не мог приступить к регулярным репетициям.

И вот как-то Езепов и Боровский шли по бульвару Шевченко в кинотеатр «Победа», и Езепов по пути пересказал Давиду фрагмент из дневника Книппер-Чеховой о первых часах ее вдовьей жизни. В соседней комнате лежит Антон Павлович, совсем недавно перестало биться его сердце, и тело еще не остыло. Было шесть часов утра, Ольга Леонардовна подошла к двери балкона, открыла ее, и вместе со свежим, прохладным утренним воздухом в комнату проникли звуки органа, доносившиеся из соседнего костела. Слезы опять потекли из ее глаз – как будто Господь послал в эти трагические минуты стонущую мелодию мессы.

«Нет ли у тебя ручки или карандаша?» – спросил Боровский. Езепов протянул ему ручку. Давид достал небольшой блокнот, стал что-то в нем рисовать. Через несколько минут, закончив и сказав: «Готово», он протянул блокнот Езепову. Тот увидел изображение пустой сценической площадки, где вместо задника на глубине 10–12 метров и чуть ли не на всю высоту сцены – огромный орган, вместо металлических труб которого выстроились стройные березовые стволы (как известно, в первых органах трубы были деревянные).

«Березы – это национальное звучание творчества Чехова, а орган – мировое», – подытожил мысль своего решения Боровский и помчался в театр для того, чтобы на макете зафиксировать возникшее решение.

Эскиз с березовым органом Давид подарил Вячеславу Езепову, и артист называл его одной из главных реликвий своей жизни, как и позже подаренный портрет Чехова (шляпа, пенсне, бородка, трость), сделанный Боровским.

19 апреля 2004 года Боровский и Езепов «прошли» по одному указу. Президент Украины Леонид Кучма присвоил звание «Народный артист Украины» Вячеславу Езепову, работавшему тогда в московском Малом театре, а звания «Народный художник Украины» был удостоен Давид Боровский. В том же указе украинским орденом «За заслуги» III степени были отмечены Юрий Башмет, Галина Волчек, Юрий Григорович, а Валерий Гергиев – званием «Народный артист Украины».

И такие были времена…

Мастерская Давида в Театре имени Леси Украинки находилась на верхнем этаже. «Я часто заглядывала туда, – вспоминает Ада Роговцева. – И запомнила его… босиком. Он во всем был невероятно естественен. По-моему, первым начал носить сандалии на босу ногу. В каком бы состоянии я ни поднималась к нему, переполненная радостью или тягучая до тошноты, он спокойно меня выслушивал. Своими скупыми замечаниями он вкладывал в человека внутреннюю строгость. Давид всегда был недосягаем. Даже тогда, когда мы получили квартиру в одном доме и стали видеться чаще. У него был свой круг общения. Но все же существовали темы и взгляды на них, которые единили нас по духу. Это был необыкновенно чистый человек. Есть люди, от которых хочется поскорее отойти в сторонку, а с Дэвой хотелось, чтобы он был вечно».

Игравшая в «Насмешливом моем счастье» Ольгу Книппер-Чехову Лариса Кадочникова рассказывала, что Боровский «всегда выстраивал вокруг актера особый мир – иногда тревожный, иногда комфортный, но всегда не познанный до конца». Она была поражена, когда Давид Львович, непререкаемый мэтр, приехавший в Киев для подготовки новой версии «Насмешливого…» – спустя 40 лет после премьеры! – нервничал и переживал за кулисами как ребенок. «Было, – говорила она, – что-то детское в том, как этот опытнейший художник, обладавший высочайшим авторитетом, волновался, будто ему предстояла первая в жизни премьера. Давида отличала естественность».

Когда из театра ушел художник Николай Духновский, молодые актеры (и Роговцева – самая на тот момент младшая) наседали на администрацию, упрашивая назначить главным художником Давида Боровского. «Помню, – говорит Роговцева, – как я тоненьким голосом объясняла, что отсутствие руководящих способностей и незрелый возраст для этой должности – всего лишь формальность, главное – талант. А он у Боровского бесспорный».

Не назначили.

Не стоит, полагаю, забывать, в каких условиях проходило становление Давида Боровского. В конце 1950-х и в начале 1960-х годов в стране произошло удивительно быстрое возникновение и упрочение либерального слоя, что свидетельствовало, полагал Василий Аксенов, о благом характере перемен. К либералам, кроме деятелей литературы и искусства, как молодых, так и старых, присоединился большой отряд сознательной научной и технической интеллигенции и даже немало представителей партийной бюрократии.

«Этот слой, – говорил Аксенов, – разумеется, никогда не был организационно оформлен и никогда (или почти никогда) не приходил к каким-либо прямым действиям, но уже само его существование оказывало влияние на художественную и