Сидя в поезде, я невольно поддалась любопытству – что же все-таки мне отдали. Прорезав скотч пилкой для ногтей, которую я ношу в косметичке, я откинула крышку коробки. Внутри обнаружилась не пластиковая банка с завинчивающейся крышкой, как я ожидала, а изящный прямоугольный ларчик. Угрюмого вида дама, сидевшая наискосок и битых полчаса гуглившая основания для развода, уставилась на ларец круглыми глазами, а потом странно поглядела на меня. Что ж, некоторые люди просто не умеют заниматься своими делами. Я повертела ларчик в руках, разглядывая со всех сторон. Гладкий полированный дуб, на крышке серебристая пластинка, где простым шрифтом выгравировано имя моей матери и даты ее рождения и смерти. Я и сама выбрала бы что-то подобное. Меня даже удивило, что Эдвард принял на себя труд заказать такую шкатулку… Впрочем, если бы его волновала судьба праха, он бы не забыл перезвонить в похоронное бюро. Я не представляла, что делать с ларцом и его содержимым, но, по крайней мере, теперь они в надежных руках, а это немаловажно.

На следующий день я была записана на прием к гинекологу. Скрепя сердце я смирилась с необходимостью известить непосредственную начальницу Труди о моей беременности, чтобы мое отсутствие было классифицировано как связанное с грядущим материнством. Рано утром, прежде чем в офисе появились другие сотрудники, я зашла в ее кабинет, собираясь изложить вопрос в самом лаконичном и деловом ключе, не смакуя интимные подробности. Постучав, я вошла и с порога объявила, что я беременна, на основании чего потребовала полдня отгула.

– Сьюзен, я так за вас счастлива, прямо и не знаю как! – воскликнула Труди, выбегая из-за стола и хватая меня в охапку. Руки у нее оказались сильные, как у землекопа, что, по моим предположениям, связано с неизбежными хлопотами по уходу за маленькими детьми. Через несколько секунд во мне поднялась паника – я не знала, как высвободиться из кольца объятий, но наконец ее хватка ослабла, и Труди отступила на шаг взглянуть на меня: – Я всегда надеялась, что однажды это случится и с вами! Обязательно говорите, чем я могу помочь. О, какая замечательная новость!

Реакция Труди была настолько непропорциональной сообщенному мною известию, что я удивилась. Улизнув от дальнейших объятий и радостного лопотания, я вернулась в общий зал, все еще пустой, выровняла мои канцелярские принадлежности, убедилась, что стопки бумаг лежат параллельно краю стола, и проведала, как обычно, свою коллекцию кактусов. Я заметила, что если сдвинуть их чуть теснее, хватит места еще для одного горшочка.

Вечером, сидя на диване и слушая успокаивающие нервы математически-точные каденции скрипичного концерта Моцарта, я рассматривала три фотографии, сделанные в клинике. На мониторе я не смогла различить то, что отчетливо видела наметанным глазом врач, проводившая УЗИ, но теперь, в очках для чтения, я разглядела скрюченное, как креветка, существо с большой головой с темным провалом, предполагающим наличие глаза, и с тоненькими ручками и ножками. Существо очень мало походило на человека, но все было на своих местах – по крайней мере, так мне сказала врач, мутузя по моему скользкому от геля животу своим сканером.

После ультразвукового сканирования меня ощупывала, мяла и вербально зондировала проворная и беззаботно настроенная акушерка. Вопреки моим ожиданиям, она нисколько не встревожилась, когда я сказала, что мне сорок пять лет.

– О, сейчас рожают многие девочки за сорок, – отозвалась она, втыкая мне в руку иглу, чтобы взять кровь. – Это вовсе не такая редкость, как думают некоторые. Сейчас мамочек за сорок столько же, сколько младше восемнадцати. Вчера у меня на приеме была девочка, которой уже пятьдесят два. Вы же явно следите за собой, за своим здоровьем, вот и продолжайте в том же духе.

Однако один вопрос она сочла нужным поднять: я подпадала под категорию «повышенного риска» родить ребенка с синдромом Дауна, хотя окончательный расчет такой вероятности я получу только через несколько дней. Если же рожать ребенка с особыми потребностями для меня нежелательно, можно, оказывается, произвести забор амниотической жидкости и уже после этого принимать сознательное решение. Существовала небольшая вероятность, что эта процедура может спровоцировать выкидыш, поэтому мне предложили некоторое время подумать. Я не колеблясь ответила акушерке, что такой анализ вполне логичен: важно иметь на руках полную информацию, чтобы взвесить все за и против. Рождение ребенка станет для меня абсолютно новым, еще не испытанным событием (хотя я ни минуты не сомневалась, что справлюсь), и мне не хотелось столкнуться еще и с непредвиденными осложнениями. Сразу было видно, что акушерка не привыкла к столь быстрому и уверенному принятию решений.

Сейчас, глядя на нечеткие фотографии с УЗИ, я не сомневалась, что поступаю правильно. Если процедура приведет к прерыванию беременности, что ж, так тому и быть. Я просто вернусь в то состояние, в котором была несколько недель назад, а та жизнь мне вполне устраивала (даже больше, чем вполне).

Время было позднее, я буквально валилась с ног от усталости. Аккуратно расставив черно-белые фотографии на каминной полке и подперев их окаменевшим аммонитом, найденным в детстве на пляже, я разложила диван, выключила свет и закрыла дверь, отодвинув свой новый полированный дубовый стопор. Ларчик с прахом идеально подошел для этой роли формой, размерами и весом и прекрасно сочетался с моим дубовым столом. Мать не стала бы возражать: будучи весьма практичной женщиной, она была бы только счастлива оказаться полезной.

8

Октябрь – мой любимый месяц; с наступлением октября я всегда ощущаю прилив энергии. Я не из тех, кто любит лето; жара и связанное с ней избавление от одежды и сдержанности меня не привлекают. Сотрудницы часто надоедают мне предложениями взять «настоящий» летний отпуск, но продолжительность времени, которое люди проводят в лени и праздности на пляже или у бассейна, выше моего понимания. Когда я это объясняю, коллеги только смеются и говорят: «Ну, Сьюзен, вы даете…» К счастью, к октябрю угроза бабьего лета уже миновала, и женщина может с удовольствием носить тяжелые ткани и толстые кардиганы и вести себя скромно, не привлекая внимания.

Однако в этом году октябрь начался не лучшим образом. Шел уже четвертый час утра субботы, а я только начала забываться сном: подростки – дети помешанной на фитнесе пары в доме напротив – устроили шумную вечеринку, и басовитое уханье их танцевальной музыки отдавалось в висках с одиннадцати вечера. Могу лишь предположить, что родители находились на каких-нибудь соревнованиях по триатлону или ином не менее мазохистском мероприятии.

За несколько лет я привыкла к постоянной шумовой осаде: вопли автомобильной сигнализации и полицейских сирен, гул автобусов и поездов, крики ярости или веселья с улицы. Все это я принимаю без жалоб как неизбежное следствие жизни в Лондоне. Но подростки включили свою музыку на такую экстраординарную громкость, что мое терпение дошло до предела. Я думала позвонить в полицию и заявить о нарушении общественного порядка, но, уже делав так в прошлом, знала, что власти обычно ведут себя так, будто это я, а не виновник безобразия, создаю проблемы. Даже если меры будут приняты, что маловероятно, юнцы, несомненно, дождутся, пока полиция отъедет, и включат музыку еще громче. Сперва настойчивый стук и звон показался мне частью музыки, но, вырванная из долгожданного почти пришедшего сна, я поняла, что это стучат и звонят мне в квартиру. Я предположила, что это проделка разошедшегося любителя вечеринок, который каким-то образом смог попасть в общий коридор. Открыв дверь, чтобы высказать все, что я думаю о подобном поведении, я увидела, однако, не пьяного юнца, а Кейт с посеревшим лицом. Руками она обхватила детское сиденье, где лежал ее младенец в одних памперсах, а сама соседка явилась в странном ансамбле из пижамы в горошек, шлепанцев и куртки «Барбур».