– Они отнимут тебя у меня, – повторяла она. – Так уже бывало.

Но я не хотела, чтобы мне меняли имя. Кроме него у меня больше ничего не было.

С тех пор как я принесла кота домой, он так и не привык, но я отказываюсь его отпускать. Иногда хожу в дом Ханны сразу после уроков и пытаюсь хоть немного отдохнуть или сижу в комнатке на чердаке и читаю. Там мне становится чуть легче. Мне нравится, что она такая маленькая, похожая на коробку, нравятся стены, образованные скатами крыши, идеально ровный квадратик в полу – люк, отрезающий меня от остального мира, и окошко в потолке, через которое в ясную видно каждую звездочку. Иногда после целого дня работы над строительством дома мы с Ханной сидели здесь и разговаривали. Она почти никогда не говорила о своей семье. Только в этой комнате. Когда я сама задавала вопросы, Ханна отвечала, что у нее никого не осталось и что ей нельзя поддаваться горю, иначе она уже не сможет жить как нормальный человек.

– Мне случалось проваливаться в эту пустоту, – сказала Ханна однажды. – Никогда не поддавайся ей.

Но иногда мне хочется поддаться, просто потому что я ужасно устала и уже давно живу с ощущением, будто меня кто-то преследует, а теперь это чувство становится всепоглощающим, и я боюсь, что однажды утром проснусь и не увижу смысла жить дальше. Вот разве что эти страницы у меня в руках. Они утешают, а персонажи рукописи стали мне лучшими друзьями. Как было с Джудом, когда он вернулся на следующий год и увидел, что его ждут. «Дай мне знак, – повторяю я неведомо кому у себя в голове, – дай мне знак».

Но чаще всего я думаю, какое место занимает Ханна в этой истории и в нашей школе. Может, она сама была главой сообщества, члены которого сочли ее слабой и свергли при первой возможности? Вдруг какой-нибудь подлый предатель с фашистскими замашками, вроде Ричарда, устроил переворот? И откуда взялась эта идея мира между горожанами, кадетами и нами?

Я нахожу главы, которые кажутся целыми. Правда, таких все меньше, потому что многие не закончены или написаны таким жутким почерком, что не разобрать. И еще в глубине души мне не хочется мириться с мыслью о том, что один из героев пропал, и я боюсь наткнуться на главу, где его все же находят. Я уверена, что все закончится не так, как мне хотелось бы. Что кто-то не доживет до конца этой истории. То же самое я чувствую, когда мне снится мальчик на дереве. Вдруг он предвестник чего-нибудь ужасного, что повергнет меня в ту самую пустоту, о которой говорила Ханна?

Как раз в тот момент, когда я почти разобрала страницы по порядку, я слышу звук разбивающегося стекла и вздрагиваю. Я специально заперла входную дверь, потому что дом Ханны уже не кажется таким безопасным в ее отсутствие.

Тихо подползаю к отверстию в полу и смотрю вниз, но вижу лишь тени и слышу чье-то дыхание. Хочу спросить, кто здесь, но страх заставляет меня молчать, и я сижу и жду. Прислушиваюсь. На лестнице раздаются тяжелые шаги. Кто-то поднимается на второй этаж. Мое сердце бешено стучит. Я убеждаю себя, что здесь не может быть ничего страшного, но тревога не уходит.

Прятаться негде, кроме как под раскладушкой в середине комнаты. Под ней совсем мало места, но я протискиваюсь туда, глубоко вдыхаю, и наступает тишина. Мне видно половину рукописи, оставшуюся на полу. Вторая половина у меня. Я вытягиваю руку до боли, пытаясь подтащить листы к себе, но в процессе приподнимаю раскладушку плечом. Ее ножки со стуком ударяются о половицы. Шаги внизу возобновляются, медленно поднимаясь.

На площадке второго этажа они замирают. Я представляю, как этот человек останавливается там, смотрит на отверстие в потолке, берется за лесенку. Ступенька, вторая, третья, четвертая. И вот над полом появляется голова, но я пока не вижу, кто это. Он выбирается на чердак, а затем опускается на корточки, чтобы поднять страницы с пола, и я понимаю, каким будет его следующий шаг. Осмотреться в поисках места, где я могла бы спрятаться.

Я знаю, что это Бригадир. Это мне подсказывает колотящееся сердце, и я осознаю, что мне остается либо сдаться, либо поднять раскладушку над головой и бросить в него. Я тихо сворачиваю страницы, которые держу в руке, прячу их за пояс джинсов и готовлюсь к решающему мгновению. Шаги приближаются, и вот ботинок оказывается прямо у меня перед носом. Я едва дышу, но знаю, что нужно действовать. «Ну давай же, – велю я себе. – Бросай и беги!»

– У тебя там все нормально? – раздается его голос.

Он говорит мягко, как будто пытается выманить меня, строя из себя хорошего парня. Но хорошие ребята не разбивают окна, чтобы забраться в чужой дом. Хорошие ребята не могут пугать меня так, как пугает этот человек.

– Все в порядке, поверь.

«Ну давай же», – повторяю я себе.

– Не хочу тебя пугать, но мне придется наклониться, – говорит он. Я стараюсь не слушать его голос, потому что он кажется ужасно знакомым, и именно это ощущение заставляет мое сердце так бешено колотиться. Я знаю, что нужно бежать. «Давай, ну же», – уговариваю я себя. Я вижу, как он медленно опускается на корточки, а потом его рука берется за край простыни, готовясь поднять его, схватить меня и сделать со мной то, что, возможно, он уже сделал с Ханной. Меня охватывает ярость, я издаю крик и толкаю ножки раскладушки. Я слышу, как металлическая рама ударяется о его голову, и он успевает охнуть от неожиданности, а в следующее мгновение я уже срываюсь с места, пролезаю в люк и вниз по лесенке, потом сбегаю по ступенькам на первый этаж, выскакиваю на улицу и бегу изо всех сил, размахивая руками, пытаясь ухватиться за воздух и подтянуть себя вперед, будто я плыву по суше вольным стилем. Когда чувствую, что еще немного и начну задыхаться, я сворачиваю с тропы, сажусь под дубом и не двигаюсь с места. Просто дышу. Тихо, едва-едва.

Через несколько секунд я понимаю, что не одна здесь. Мой взгляд скользит вдоль ствола, по ветвям и дальше, к самой верхушке. И там, в лучах дневного солнца, стоит мальчик из моего сна и смотрит на меня сверху вниз. Он словно выбрался из ночного мира, где я отказываюсь появляться, и решил выследить меня здесь. Солнце слепит, и я прикрываю глаза рукой, но потом слышу странный звук и понимаю, что мальчик привел за собой всхлипывающее существо, что сидело с ним на дереве.

Я чувствую себя загнанным зверем, которому негде прятаться. Нет утешения, нет места, которое принадлежало бы только мне. Лишь пустое стремление убежать от того, что меня преследует.

Как обычно, дома меня ждут те, за кого я отвечаю. Десяток вопросов обрушивается на меня раньше, чем я дохожу до лестницы. Кто-то решает уравнения по математике, кого-то должны забрать на выходные, этим нужно разрешение сходить в город, тем – постирать одежду. Еще каждый вечер я должна полностью перебрать всю одежду и личные вещи местной юной поджигательницы, проверить, была ли она у психолога на этой неделе, и заставить ее подписать бумаги, в которых она обещает, что не сожжет нас во сне сегодня ночью.

Разобравшись с этим, я иду на кухню посмотреть, как дежурные справились с приготовлением ужина. На факультете обычно около шестидесяти учеников, но сейчас, когда двенадцатый класс покинул школу, а новые семиклассники еще не приехали, нас осталось всего пятьдесят. На ужин мы обычно едим спагетти болоньезе или ризотто, а на десерт фруктовое желе, так что гостинцы, которые присылают родители, пользуются большой популярностью, как и те, кто их получает.