В общей сложности за два своих визита (1517 и 1526 годы) Герберштейн провел в России более полутора лет, и он использовал это время не только для дипломатических переговоров, но и для тщательного сбора разнообразной информации о стране пребывания. Впоследствии в посвящении эрцгерцогу Фердинанду, которым открывалась его книга о путешествии в Россию, Герберштейн отмечал, что в описании «московитских дел» он полагался «преимущественно на два обстоятельства: кропотливость своих разысканий и свое знание славянского языка»: и то и другое, по признанию барона, очень помогло ему в написании этого трактата.

Говоря о кропотливости проведенных им разысканий, австрийский дипломат не лукавил: ему удалось собрать обширный материал об истории, географии, политическом строе, религии Московии, нравах и обычаях ее жителей. В своем повествовании Герберштейн неоднократно ссылается на русские летописи. Он не упускает случая процитировать старинный документ — канонические правила киевского митрополита Иоанна II (XI век), объясняя краткость своих выписок тем, что «смог достать их лишь на короткое время». Автор «Записок о московитских делах» познакомил своих читателей и с содержанием Судебника 1497 года, пересказав ряд его статей. Этот пересказ до 1819 года (даты первой публикации полного текста Судебника) оставался единственным источником сведений об изданном Иваном III своде законов.

Наряду с разнообразными документами Герберштейн в своем сочинении использовал рассказы людей, с которыми ему довелось общаться в России: по его собственному признанию, бóльшую часть сведений он почерпнул «от обитателей той земли, столь же сведущих, сколь и заслуживающих доверия». Кроме того, по словам барона, он «не довольствовался сообщениями одного или двух, а опирался на согласные сведения многих». Имена некоторых своих информаторов Герберштейн упоминает: среди них престарелый князь Семен Федорович Курбский, поведавший австрийскому послу о предпринятой им в свое время (1499) экспедиции в глубь Пермской земли, когда он достиг подножия гор (очевидно, Уральских), но за семнадцать дней подъема так и не смог добраться до вершины («столпа»).

Собранная информация позволила Герберштейну существенно уточнить научные представления о географии Восточной Европы. В частности, он окончательно определил, что Волга впадает в Каспийское море, «а не в Понт (Черное море. — М. К.), как кое-кто пишет». Не названный автором «Записок» по имени географ, допустивший подобную ошибку, — это польский ученый Матвей Меховский, чей «Трактат о двух Сарматиях» пользовался широкой известностью во времена Герберштейна.

Наибольший интерес для нашей темы представляет характеристика, данная австрийским дипломатом образу правления московского государя. «Властью, которую он имеет над своими подданными, — пишет Герберштейн о Василии III, — он далеко превосходит всех монархов целого мира. Он довел до конца то, что начал его отец, именно: отнял у всех князей и прочей знати все крепости и замки. Даже своим родным братьям он не поручает крепостей, не доверяя им. Всех одинаково гнетет он жестоким рабством, так что если он прикажет кому-нибудь быть при дворе его или идти на войну или править какое-либо посольство, тот вынужден исполнять все это на свой счет».

В приведенном высказывании точные оценки соседствуют с явными преувеличениями. Несомненно, наблюдательный посол верно передал характер отношений Василия III с его братьями (в 1526 году, когда Герберштейн последний раз посетил Москву, их оставалось двое: Юрий и Андрей). Хотя оба «принца крови» сохраняли статус удельных князей (Юрий владел Дмитровом, а Андрей — Старицей) и у них были свои дворы, свой штат бояр и слуг, старший брат-государь им не доверял и держал под подозрением. Пока у Василия III не родились сыновья-наследники (в 1530 году — Иван, будущий Грозный, в 1532‐м — Юрий), государевым братьям не было позволено жениться. Юрий Дмитровский вообще так и не познал семейного счастья, а его младший брат Андрей Старицкий получил такое право только в январе 1533 года, незадолго до смерти Василия III.

Более того, московский государь установил систему слежки за своими братьями. До нас дошла челобитная одного из таких тайных осведомителей, некоего Ивана Яганова. Уже после смерти Василия III он напоминал о своих заслугах в челобитной на имя нового великого князя — юного Ивана IV: «Наперед сего служил есми, государь, отцу твоему, великому князю Василью, что слышев о лихе и о добре, и яз государю сказывал. А которые дети боарские княж Юрьевы Ивановича приказывали к отцу твоему со мною великие, страшные, смертоносные дела, и яз, государь, те все дела государю доносил, и отец твой меня за то ялся (обещал. — М. К.) жаловати своим жалованьем». Тайный агент считал доносительство первейшей обязанностью подданного: «А в записи твоей, государь, целовальной написано: слышев о лихе и о добре, сказати тобе, государю, и твоим бояром. Ино, государь, тот ли добр, которой что слышев да не скажет?» — риторически вопрошал Яганов.

Но была ли описанная ситуация уникальной особенностью Московии того времени? Достаточно перечитать драму Шекспира «Ричард III» или мемуары советника Людовика XI Филиппа де Коммина, чтобы понять, что свои зловещие тайны существовали и при других королевских дворах Европы и что отношения королей с их родственниками и придворными были весьма далеки от идиллии. А что касается случаев несения сановниками государственной службы, будь то военные походы или посольства, за свой счет (на что, по всей видимости, приближенные Василия III жаловались Герберштейну), то это была самая обычная практика той эпохи, когда жалованье повсеместно выплачивалось нерегулярно, и бедный человек просто не мог занимать высокий государственный пост.

Поэтому в словах австрийского дипломата, утверждавшего, что своей властью над подданными Василий III превосходил «всех монархов целого мира», несомненно, есть преувеличение. Хотя за свою долгую карьеру Герберштейн принял участие в 69 посольствах, даже в Европе он посетил не все королевские дворы, не говоря уже об Азии. Интересно, изменились ли бы представления автора «Записок» о власти московского государя, если бы ему довелось побывать при дворе Генриха VIII Английского — того самого, который казнил двух своих жен, а также канцлера — знаменитого гуманиста Томаса Мора, отказавшегося принести присягу королю как главе англиканской церкви?

Среди современных Герберштейну монархов был один, с которым ему удалось познакомиться лично и который по своему могуществу уж точно не уступал московскому государю. Речь идет о турецком султане Сулеймане Великолепном. В 1541 году, в разгар военного противостояния Габсбургов и Османов из-за обладания Венгрией, австрийский дипломат побывал в ставке Сулеймана и вел с ним переговоры. Однако этот опыт никак не повлиял на восприятие Герберштейном московских реалий: в отличие от позднейших путешественников, посещавших Россию, он ни разу не сравнивает правителя Московии с турецким султаном. Для него эта страна, несомненно, принадлежала к числу христианских государств, несмотря на особенности церковных обрядов, отличавших православных «московитов» от католического Запада. Поэтому все сравнения Московии с другими странами, которые прямо или косвенно проводил Герберштейн в своих «Записках», оставались в рамках христианского мира.