Помимо указания на то, что обязанность вершить правосудие ограничивалась рамками юрисдикции данного должностного лица (челобитчики «своего приказу»), обращает на себя внимание стремление вывести особу царя за пределы стандартного судебного или административного процесса: челобитье следовало довести до сведения государя лишь в том случае, если обычным путем решить дело было «не мочно». Эта мысль еще рельефнее выражена в окончании той же статьи Судебника: «А которой жалобник бьет челом не по делу и бояре ему откажут, и тот жалобник учнет бити челом, докучати государю (выделено мной. — М. К.), и того жалобника вкинути в тюрму».

Итак, царю не следовало «докучать» понапрасну: судебно-административный аппарат должен был работать в автономном режиме. Таков, как мы уже знаем, был базовый принцип всех раннемодерных государств. Парадокс, однако, состоял в том, что в России XVI века, как и в других монархиях того времени, любые законные действия предпринимались от имени государя. Это относилось не только к таким вопросам государственной важности, как объявление войны или заключение мира, которые действительно требовали санкции монарха (см. следующую главу), но и к канцелярской рутине: выдаче грамот на те или иные льготы и привилегии, текущим распоряжениям и т. д. Поэтому, когда мы читаем официальный документ, начинающийся словами: «Се аз царь и великий князь Иван Васильевич всеа Русии», мы не можем быть уверенными в том, что государь действительно распорядился выдать эту грамоту, — зачастую это лишь фикция, соблюдение установленного формуляра.

В отличие от монархов Западной и Центральной Европы, московские великие князья и цари никогда не скрепляли даже самых важных документов своими подписями. Подлинность грамоты удостоверялась печатью: к жалованным грамотам прикладывалась или привешивалась красновосковая печать, а к указным — более скромная печать на черном воске. На обороте жалованной грамоты дьяк выводил титул и имя государя. Таким образом, с технической точки зрения участие монарха в выдаче официальных документов вовсе не требовалось. Грамоты продолжали издаваться и во время несовершеннолетия, болезни или длительного отсутствия в столице государя, от имени которого они были составлены.

Более того, в ряде случаев мы точно знаем, кто на самом деле распорядился выдать тот или иной документ. С начала великого княжения Василия III на обороте многих грамот встречаются надписи типа: «Приказал Дмитрий Володимерович» (имеется в виду казначей Д. В. Овца) или «Приказал дворецкой Василей Андреевич» (Челяднин). Эта практика получила широкое распространение в период малолетства Ивана IV, когда грамоты от имени юного государя издавали казначей И. И. Третьяков, боярин князь И. В. Шуйский, дворецкий князь И. И. Кубенский и другие сановники, но она не прекратилась и после достижения великим князем совершеннолетия и венчания его на царство.

Едва появившись на свет, приказная бюрократия быстро вызвала к себе негативное отношение по причине своей алчности и мздоимства. Знаменитое выражение «московская волокита» встречается в источниках уже в 40‐е годы XVI века. Но провинция в этом плане не отставала от столицы: после смерти в 1528 году псковского великокняжеского дьяка Мисюря Мунехина в его бумагах были найдены «книги вкратце написаны, кому что дал на Москве бояром или дьяком или детем боярским». Имущество дьяка-взяточника было конфисковано, но и при его преемниках псковичам не стало легче: по словам местного летописца, «быша по Мисюри дьяки частые, милосердый Бог милостив до своего созданиа, и быша дьяки мудры, а земля пуста».

Судебник 1550 года запрещал просить и брать «посулы», т. е. взятки. Но запреты мало помогали. Генрих Штаден, живший в Москве во второй половине 60‐х — начале 70‐х годов XVI века, нарисовал впечатляющую картину приказных нравов. Вот как он описал Челобитный приказ: «В канцелярии, где зачитывали все прошения, удостоенные милости великого князя и подписанные им[10], только тот получал свою подписанную челобитную, у кого были деньги. А у кого не было денег, кто был посадским человеком или простолюдином, тот не мог получить решения, пока не заплатит. Только тогда их прошения подписывались и прочитывались: „Рука руку моет“» (последнее выражение Штаден привел по-русски, сопроводив эту пословицу немецким переводом).

Пороки, которые Штаден обнаружил в кремлевских канцеляриях, были хорошо известны и на его родине, в Германии. Но дьяки и подьячие, составлявшие штат московских приказов, по происхождению и образованию во многом отличались от своих собратьев в странах Западной и Центральной Европы.

Чиновники, находившиеся на службе у королей и других владетельных особ в XV–XVI веках, как правило, были юристами, зачастую с университетскими степенями. Среди них преобладали выходцы из городского сословия (бюргеры), но было немало и клириков, т. е. лиц духовного звания (широко распространенное ныне английское слово «клерк», которым обозначают офисных служащих, восходит к латинскому clericus, т. е. «клирик», церковнослужитель). В России до конца XVII столетия не было университетов или академий, поэтому приказные дельцы, выучившись дома грамоте у какого-нибудь дьячка из ближайшей церкви, постигали премудрости канцелярской работы прямо в приказах под руководством старших товарищей.

Этимология слова «дьяк» (от греч. διάκονος, «служитель») также указывает на церковное происхождение этой должности (подобно английскому «клерк»), но первые известные нам по именам дьяки московских князей XIV века были людьми несвободными (холопами), а следовательно, не имели связи с церковной средой (духовенству было запрещено иметь рабов). Дальнейшая судьба дьячества в Московской Руси — это яркий пример восходящей мобильности, проявлявшейся и в увеличении численности этой группы канцелярских служащих, и в повышении их статуса.

Дьяки середины и второй половины XV века — люди не только свободные, но и влиятельные. Среди них выделяются такие опытные администраторы и дипломаты, как Василий Мамырев, Василий Долматов, Федор Курицын, выполнявшие ответственные поручения Ивана III.

Та же тенденция получила продолжение и в XVI столетии. Дьяки Афанасий Курицын, Григорий Меньшой Путятин, Федор Мишурин пользовались полным доверием Василия III и сохранили влияние после смерти великого князя при дворе его малолетнего наследника Ивана IV. Ф. Мишурин вошел было в такую силу, что пытался даже влиять на пожалование думных чинов (бояр и окольничих). Это стоило ему жизни: в результате дворцового переворота в октябре 1538 года чересчур амбициозный дьяк был убит. Но личная катастрофа одного из приказных дельцов не остановила дальнейшего возвышения этой группы в целом. Свидетельством возросшего значения придворной бюрократии стало возникновение в конце правления Ивана Грозного чина думного дьяка, входившего, наряду с боярами и окольничими, в состав государева совета — Думы. Этот чин, в частности, носили братья Андрей и Василий Щелкаловы, один за другим возглавлявшие Посольский приказ в конце XVI века.