Вместе с тем она испытывала чувство неловкости, оттого что пыталась оправдаться перед самой собой за свои поступки.

А впрочем, у нее не было времени прислушиваться к угрызениям совести.

Она усердно шила, превращая очередное платье леди Валмер с Бонд-стрит в копию творения Ворта.

Одетта очень спешила закончить работу.

Но когда платье было готово, оно показалось ей слишком роскошным для тихого обеда вдвоем с джентльменом.

Эмелин говорила ей, что леди Валмер однажды надевала его на бал в Виндзорский замок.

Платье из легкого газа переделывать было намного легче, чем тяжелые наряды из атласа и парчи.

— Ты слишком добра к Эмелин, — сказала Пенелопа, увидев ее за шитьем.

— Эмелин сможет продать платья твоей мачехи, для нее это будет большое подспорье, — ответила Одетта.

— Было бы разумней отдать их тебе. Ты ведь знаешь, что можешь взять любое мое платье. Боюсь только, они будут тебе коротки. С трудом представляю, как ты сможешь их на себя переделать.

— Как Мило с твоей стороны, — усмехнулась Одетта, — но мне не нужны такие роскошные платья.

— Когда мы с Саймоном поженимся, ты должна приехать и жить у нас. Вот увидишь, я найду тебе мужа, такого же обворожительного, как и он.

Одетта усмехнулась про себя.

Ей нравился Саймон, она считала его достойным молодым человеком, однако «обворожительный» было последнее, что она могла сказать о нем.

В мыслях она неизменно возвращалась к графу, к тем токам, которые исходили от него, когда он был рядом, к их словесной дуэли.

«Я должна увидеть его вечером».

Ее сердце дрогнуло от этой мысли.

Почти сразу же после того, как недовольная Пенелопа уехала с отцом и мачехой в Тюильри, Одетта сменила свое простенькое домашнее платье на наряд из серебристого газа, местами только сметанный на живую нитку.

Благодарная Эмелин привела в порядок спальню леди Валмер и тотчас же покинула посольство, чтобы встретиться с друзьями.

Поэтому Одетта безбоязненно облачалась в роскошное платье и укладывала волосы в модную прическу.

Она вспомнила, что в самом начале граф принял ее за англичанку.

Теперь же, увидев себя в зеркале, она засмеялась: неужто и в самом деле его можно было убедить, что она француженка?

В своих фантазиях она всегда была французской принцессой.

Хотя в действительности куда разумнее было бы не менять национальной принадлежности или хотя бы выдать себя за шведку.

Волосы у нее были светлые, а кожа такая белоснежная, что ее никоим образом нельзя было принять за француженку.

Глаза, хотя и не голубые, а серые, не заключали в себе ничего галльского.

Затем она решила, что все это не имеет никакого значения.

Ведь что бы граф о ней ни думал, после сегодняшнего вечера они больше никогда не встретятся.

Наконец она накинула на голову серебристый шарф в тон платью и подумала, что, если б не отсутствие драгоценностей, этот наряд больше подходил бы к балу, как прошлым вечером, чем скромному teté-â-tetê.

Предстоящая встреча между тем будоражила ее, так как ей еще не приходилось обедать наедине с мужчиной, кроме отца.

Тех немногих мужчин, с которыми ей случалось разговаривать, кто не был стар или женат или интересовался только делами прихода, можно было перечесть по пальцам.

Она надела обручальное кольцо матери и обратилась к ней, как если бы мать могла услышать ее:

— Прости меня, мама, если я поступаю неправильно. Но я так счастлива, что оказалась в Париже! Если б я только сидела в посольстве, то могла бы и вовсе сюда не приезжать, а оставаться дома.

У нее было такое чувство, что мать поняла бы ее, поэтому она добавила:

— Возможно, мой поступок достоин порицания, поскольку граф как-никак родственник, но если я смогу сделать его несчастным хотя бы на пару часов, то удовлетворюсь тем, что он получит по заслугам.

Она не была уверена, что матушка одобрила бы ее план, но, как всегда, разговаривая с ней, она ощущала ее присутствие и надеялась, что материнская любовь убережет ее от опасности.

После этого она приободрилась.

На губах заиграла насмешливая улыбка.

Одетта присела в реверансе перед своим отражением в зеркале и сказала:

— Voila, madame la Princesse[5], идите и заставьте графа узнать, что такое страдание!

И вновь с замирающим сердцем она выбиралась из дома, стараясь уйти незамеченной.

Днем ей удалось обнаружить другую лестницу, через которую можно пройти в сад, минуя главный холл.

Было еще не поздно, но солнце уже зашло.

Одетта держалась ближе к деревьям, чтобы кто-нибудь из окна дома не увидел ее.

Она изо всех сил спешила к калитке посольского особняка, ведущей на улицу.

Добравшись до нее, она вдруг запаниковала.

Калитка могла оказаться запертой, а ключа у нее не было.

К счастью, дверь держалась лишь благодаря двум тяжелым засовам с внутренней стороны.

Ей удалось отодвинуть их.

Теперь она легко могла выйти наружу и зайти при возвращении.

Оставалось только молить бога, чтобы какой-нибудь чересчур ретивый слуга не задвинул засовы обратно в ее отсутствие.

Через секунду девушка была на дороге, оглядываясь по сторонам в поисках экипажа, который должен был ожидать ее.

Она с облегчением вздохнула, увидев его.

Экипаж стоял немного поодаль с левой стороны дороги.

Она поняла, прошлой ночью граф так и не догадался, что она пришла из посольского особняка.

Одетта торопливо направилась к карете.

Когда она подошла, с козел спрыгнул лакей и открыл перед ней дверцу.

Внутри она увидела графа.

Тот протянул ей руку, помогая подняться.

От его прикосновения в сердце будто кольнуло.

— Вы пришли! — произнес он глубоким от волнения голосом.

Когда она устроилась на удобном и мягком сиденье, он не преминул доложить:

— Я постарался действовать по вашему желанию. Не стал ожидать вас снаружи, чтобы не быть замеченным, и не шпионил за вами, дабы самому увидеть, из какого дома вы появитесь.

Одетта вновь почувствовала циничную нотку в его голосе.

В то же время его обращение к ней несколько изменилось по сравнению со вчерашним вечером.