семью, она пишет заказные портреты: Иосифа Израилевича Рыбакова, А. И. Куниной (жена коллекционера Вадима Яковлевича Кунина), Анастасии Сергеевны Нотгафт (младшая дочь А. П. и С. С. Боткиных, вторая жена искусствоведа Федора Федоровича Нотгафта, оба умерли в 1941–1942 гг. во время блокады Ленинграда), Лоллы Эдуардовны Браз (урожденная Ланцгоф; жена Осипа Эммануиловича Браза).

Отношения с заказчиками не всегда складывались просто, случались конфликты, когда не совпадали видение заказчика и художницы. Известно, например, что жена балетмейстера Фокина осталась недовольна своим портретом, написанным Серебряковой. Не исключено, что некоторые притворялись, чтобы занизить гонорар…

За заказы в то время платили крайне мало. С продуктами было плохо, и стоили они дорого. Даже те небольшие суммы, которые могла выручить Зинаида за свои работы и которых хватало примерно на десять пудов хлеба, были жизненно необходимы. Впоследствии в Париже заказы оплачивались лучше, в 1920-е годы удавалось заработать чуть больше. Но тогда, в Петрограде, денег, полученных за портрет, хватало лишь на продукты первой необходимости — муку или крупу. Дороже всего стоили масло и рыба.

В среде коллекционеров и музейщиков также происходили крупные изменения. Они продолжали собирать коллекции, и многие пользовались тем, что можно было за бесценок покупать замечательные произведения искусства.

С радостью Серебрякова использует масляные краски, которых в Харькове уже не было. В 1922 году она написала заказной портрет художника-декоратора Евгения Исидоровича Золотаревского (1908–1967) в детстве (Национальный художественный музей Республики Беларусь). Это был сын Фишеля Шлемовича (Исидора Самойловича) Золотаревского (1888–1961), «фанатика музеефикации», как его называли, основателя художественно-репродукционной мастерской по копированию скульптуры, портрет которого в конце жизни написал Борис Кустодиев. Александр Осмеркин в 1927 году в письме своей жене Елене Гальпериной описывал квартиру, в которой поселились Золотаревские: «В большие окна, где я поселился, глядит белая ночь и виден купол Исаакия. Я поселился в палаццо (ей-богу!) Золотаревского в 14 (четырнадцати!!) комнатах. Сейчас никого, кроме прислуги. Меня все интересует, как в незнакомом месте, вот я и прогуливаюсь, и рассматриваю библиотеку. Живу я на Б. Морской, 48, кв. 2».

Главным условием Серебряковой в портретировании была работа с натуры. Александр Бенуа записал 17 июля 1923 года, что она «отказалась от заказа, раздобытого ей Костей Сомовым, — сделать за 25 лимонов портрет какой-то покойницы по карточке, и мы ее за это бранили, в то же время любуясь ее intransigence [англ. бескомпромиссность]»[60].

Большого внимания заслуживают портреты друзей и родственников: Сергея Эрнста и Николая Бенуа, созданные в благодарность за их помощь в перевозке вещей с квартиры на Васильевском острове в дом Бенуа, Г. И. Тесленко (июль 1921 г., написан сангиной за два вечера), Анны Черкесовой, дочери Александра Бенуа, с сыном Александром (1922, масло), Наташи Лансере (1924, частное собрание), Веры Макаровой (июль 1924 г., Музей «Петергоф»; как написал Александр Бенуа — «выражение „юной вакханки“»). Примеры графических портретов, созданных в смешанной технике, — образы Анны Ахматовой (1922, пастель, сангина, Музей Анны Ахматовой в Фонтанном доме, Санкт-Петербург), Александра Бенуа (1924, Музей «Петергоф»).

З. Е. Серебрякова. Портрет Г. И. Тесленко. 1921. Харьковский художественный музей

1921–1922 годы — время прекрасного сотворчества Серебряковой с другими художниками Петрограда. Она наслаждалась родным городом (Вид на Петропавловскую крепость, 1921) и возможностью общения со знакомыми. В октябре 1922 года вместе с Константином Сомовым и Дмитрием Бушеном Серебрякова писала пастелью портрет Евгении Алексеевны Степановой (жены племянника Сомова). Профильный портрет самой художницы создала Елизавета Кругликова (1921), литографированный — Георгий Верейский (1921–1922). Весной 1923 года произошло знакомство Зинаиды Серебряковой с художником Михаилом Нестеровым[61].

Несмотря на житейские трудности, период глубокой депрессии 1918–1920 годов в творчестве Серебряковой сменяется художественным подъемом. Она возвращается к жанру автопортрета (1921, Государственная картинная галерея Армении; 1922, Русский музей), часто изображает себя за работой, с кистями (Автопортрет в красном, 1921, частное собрание), как будет делать это и после, а летом 1921 года создает один из своих наиболее романтичных образов — Автопортрет с дочерьми: ее обнимают Катя и Тата (Рыбинский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник). Девочки были увлечены музыкой, театром и танцами, что повлияло на появление театральной серии Серебряковой. Увлечение музыкой отражено в портрете Девочки у рояля (1922, частное собрание). Трое детей (кроме Таты) в сентябре 1921 года поступили в Демидовскую гимназию. Большие успехи в рисунке делал Шура, но он был болезненным мальчиком — перенес плеврит. Как писала Зинаида Евгеньевна, «дети ходят в школу… усталые и голодные возвращаются, носят дрова, бегут за хлебом, картофелем и т. д., т. ч. устают ужасно»[62].

Вот как описывал жизнь семьи в доме на улице Глинки Александр Бенуа (он жил над квартирой Серебряковых) в своем письме Николаю Лансере от 10 марта 1921 года: «Все мы здоровы и кое-как перебиваемся. Наслаждаемся Эрмитажем, театрами. С твоей мамочкой и Зиной видимся ежедневно. Мамочка твоя — ангел. Ужасное свое горе она перенесла со стойкостью истинной христианки и сейчас вся ушла в заботы о Серебречатах. Тяжело им очень, все же они благословляют судьбу, что выбрались из Харькова. Зина постепенно втягивается в работу. Вещи, которые она привезла из Харькова, изумительны. Это они выделывают из всякой всячины чудесные крошечные вещицы, а сейчас увлеклись, под впечатлением виденных постановок, театром. Помогают и девочки. Даже Кэт, после Спящей красавицы, стала вырезать балерин… Хуже всего приходится нашим хозяйкам: мучения с доставанием провизии (ведь рынки все закрыты, всякая торговля преследуется, а пайков не хватает и на прокормление одного члена семьи), мучения с бельем, со стиркой (и то слава Богу — ныне мы имеем воду), мучения с топливом, мучения с обувью и т. д.»[63].

Сама Серебрякова пыталась справиться с тоской. «Ах, так горько, так грустно сознавать, что жизнь уже позади, что время бежит, и ничего больше кроме одиночества, старости и тоски впереди нет, а в душе еще столько нежности, чувства. Я в отчаянии, все так безнадежно для меня. Хотя бы уехать куда-нибудь, забыться в работе, видеть небеса, природу. А здесь я как-то машинально живу. Рисую неохотно и вяло»[64].

Но, как всегда, она была излишне самокритична. Ее работы очень нравились родным, друзьям, искусствоведам. Художница участвовала в выставках и разрабатывала новые сюжеты, композиции, ракурсы и даже техники рисунка.

После трехлетнего перерыва возобновилась деятельность общества «Мир искусства». 26 июня 1921 года Зинаида Серебрякова с Александром Бенуа, Добужинским, Кустодиевым, Остроумовой-Лебедевой и некоторыми другими присутствовала на заседании петербургской группы, обсуждавшей деятельность московской части общества. В мае 1922 года она участвовала в выставке объединения, устроенной в Петрограде, в Музее города. Удивительно при этом,