соответствии с брачным договором бывший муж выплатил бывшей жене 30 000 ливров, что соответствовало 1250 луидорам.

Документ о разводе был доставлен из Парижа адвокатом Нолленом. Этот смышленый и учтивый молодой человек очень приглянулся Жанне-Антуанетте, и она предложила ему всецело посвятить себя ведению ее дел. Ноллен, подумав, согласился и не пожалел об этом.

* * *

Избавившись от обузы в лице изрядно поднадоевшего мужа, экс-мадам д’Этиоль облегченно вздохнула: позади был очень важный этап ее жизни. Теперь необходимо было заставить королевский двор примириться с ее присутствием в Версале. Однако это оказалось делом отнюдь не легким. Ее несколько вольное обращение, а иной раз бесцеремонная, игривая манера говорить не всем здесь нравились. Многих шокировало, когда она называла герцога де Шольна — «мой поросенок», аббата де Берни — «голубь мой», а мадам д’Амбримон — «моя тряпка».

Однажды к ней пришел монах, один из ее дальних родственников. Пришел просто так, посмотреть, не может ли она быть ему чем-нибудь полезна. Она же нашла его таким неинтересным, таким ограниченным, что немедленно постаралась от него отделаться. Провожая его, она с усмешкой сказала:

— Мой кузен — это простое орудие труда. Кому тут нужно такое орудие?

Потом еще несколько недель злые языки шутили по поводу «орудия труда», необходимого для фаворитки короля.

А еще «новенькая» совершенно не умела садиться и вставать, как это было принято при дворе, не так держала вилку и нож и т. д. и т. п. Все эти умения вырабатывались годами и требовали особых тренировок.

Недоброжелательность, которую Жанна-Антуанетта вызвала с первого момента своего появления в Версале, объяснялась обидчивостью и особыми формами этикета. Предшественники Людовика XV, да и он сам до этого всегда выбирали себе любовниц из среды придворных. То, что сейчас он вышел за рамки строго определенного круга, выглядело, по мнению большинства, настоящей революцией, и это откровенно возмущало придворных. Вот что писал по этому поводу исследователь данного вопроса Ги Шоссиан-Ногаре:

«Разве король не их собственность, их имущество? Так по какому же праву он отдался на стороне, отвергнув надежные кандидатуры, через которые они могли бы поиметь выгоду? Нельзя понять, почему двор так сурово принял Жанну-Антуанетту, если не учитывать, что он был источником интриг и доносов в национальном масштабе. Там процветали амбиции и подхалимство, падала нравственность, рушились все запреты. Двор превратился в настоящие джунгли, где изящество и роскошь не могли скрыть дикости. Утонченность стала ширмой, за которой скрывалось садистское стремление к жесткости, затронувшее самую сущность людей и изменившее придворных… Жанна-Антуанетта происходила из другой среды, но рискнула появиться при дворе, и тем самым начисто уничтожила ревниво охранявшуюся монополию придворных на королевские милости и льготы. Они мнили себя слишком благородными и возвышенными, чтобы терпеть подобную несправедливость».

Мадам Пуассон и не подозревала, что ее дочь является предметом бесконечных провокаций и насмешек. Счастливая тем, что предсказание гадалки сбылось и ее дочь живет в королевском дворце, она перестала сопротивляться болезни и однажды вечером тихо умерла.

Когда в церкви друзья и родственники произносили над гробом Луизы-Мадлен Пуассон напыщенные речи, Жанна-Антуанетта стояла в стороне. Ее глаза были полны слез, подбородок дрожал. Дочь Александрина, которой едва исполнился год, еще никогда не видела мать такой и тоже плакала. Жанна-Антуанетта прижала ее к себе и прошептала:

— Не плачь, дорогая моя. Бабушка была хорошим человеком. Не знаю, будешь ли ты ее помнить, но мне бы очень этого хотелось.

Не любивший маркизу де Помпадур и все, что с ней связано, граф д’Аржансон написал в своем дневнике:

«Мать дожила до триумфа своей дочери и умерла от сифилиса».

Это ли не подтверждение вышесказанного? В своей ревности придворные не пощадили даже мать Жанны-Антуанетты. Все тот же Ги Шоссиан-Ногаре делает ВЫВОД:

«Они готовы были на все для разоблачения подлого происхождения этой девки-проститутки, которую их плененный страстью господин причислил к своим самым высокородным приближенным».

Франсуа Пуассон, став вдовцом, совершенно «распоясался». Этот человек, без особого образования, лишенный каких-либо нравственных устоев и не признававший норм приличия, стал много пить и превратился для фаворитки короля в источник вечных волнений. Так, однажды он пришел во дворец, куда у него появился свободный доступ, и, натолкнувшись на закрытую дверь (просто в этот раз дежурил новый камердинер), заорал:

— Мерзавец! Ты что, меня не знаешь? Я — отец королевской шлюхи!

Таких слов никогда еще не произносили в королевском дворце, и даже прислуга посчитала их непозволительными.

Подобные инциденты только подливали масла в огонь всеобщего недовольства «новенькой», и Жанна-Антуанетта еще острее почувствовала непрочность своего положения. Ей был категорически нужен серьезный титул. И она стала незаметно подводить короля к этой мысли.

Часть третья

1745–1764: маркиза де Помпадур

Быть представленной ко двору под именем госпожи Ле Норман д’Этиоль — это было хорошо, но как-то не очень солидно. К тому же, после развода с этим именем у Жанны-Антуанетты были связаны определенные воспоминания и ассоциации, и с ними следовало расстаться, и как можно скорее. Все эти доводы она изложила королю, добавив, что для мадам де Шатору в свое время он уже делал нечто подобное.

Счастливый Людовик XV не мог отказать своей новой любовнице ни в чем. В результате уже 7 июля 1745 года он купил для нее титул маркизы де Помпадур и земли в Оверне с двенадцатью тысячами ливров дохода. Кстати сказать, по слухам, деньги на этот подарок королю предоставил финансист Пари де Монмартель, принимавший активное участие в продвижении наверх Жанны-Антуанетты.

Ставшее знаменитым слово «Помпадур» связано с названием одноименного средневекового замка. Замок этот был построен в 1026