– Примерно, – осторожно согласилсяЕвгеша.

Как раз это и было утренней темой.

– Чушь насчет единственного. Если начерноприкинуть, какое там население России? Сто сорок миллионов плюс-минус? Так?

– Так.

– Человек живет в среднем семьдесят лет?Верно?

– Допустим.

– Сто сорок делим на семьдесят. Значит, на годжизни приходится два миллиона голов. Выходит, наших ровесников,семнадцатилетних, худо-бедно два миллиона. Если считать, допустим, отпятнадцати до двадцати лет, с запасом, то и все десять миллионов. Но пустьбудет даже два миллиона, шут с вами! Из них девушек половина, то есть миллион.Девятьсот пятьдесят тысяч (опять же с запасом!) отбракуем – ну там обе ногилевые, фигура как у шахматного коня или характер скверный.

– У тебя зато прекрасный! А фигура как ушахматного осла: конем даже и не пахнет! – не выдержала Ната.

Чимоданов не стал спорить. Ему важно былодосказать мысль.

– Вот и получается – пятьдесят тысячединственных и неповторимых. Даже если ты нравишься каждой десятой, то эти пятьтысяч твой стратегический запас. Так или не так?

– Нет, дорогуша! Не так. Ты и каждой тысячнойне понравишься, да дело даже и не в том! – сахарным голосом сказала Улита.

– А в чем? – озадачился Чимоданов.

– В твоих поисковых запросах, – отрезалаведьма. – Ежу понятно, что чем проще запрос, тем больше вариантов! Я стораз уже об этом говорила. Если тебе нужен просто брюнет – вариантов миллион.Если же брюнет со стеклянным глазом и деревянной ногой, играющий на рояле илюбящий на завтрак волнистых попугайчиков, вариантов оказывается нуль целых фигдесятых. Вот и получается, что такая амеба, как ты, Чимоданов, пару найдетвсегда, а девушка с претензиями, не желающая лопать, что дают, не найдет еёникогда. Усвоил?

– Меня брюнеты со стеклянным глазом… –горделиво начал Петруччо, однако его взаимоотношения с брюнетами так и осталисьнепроясненными.

Послышался старческий кашель, и в приемнойпоявилась Мамзелькина. Деловито шаркая, она подошла к столу и остановилась,опираясь на зачехленную косу. Маленькие щечки в узелках жилок полыхали.

– Ну! Здоровы будете, хозяева дорогие! –сказала она с особой намекающей интонацией.

Улита сразу вскочила и вернулась с кружкой, вкоторой плескала медовуха. Это была дань, за которой Аида Плаховна регулярноявлялась на Большую Дмитровку.

У Мошкина кусок застрял в горле, когдастарушка многозначительно пожелала ему приятного аппетита.

– Хорошо жуй, милок! Радуйся! Я ведь многихжующих видела, по работе-то. Ест себе человек как ни в чем не бывало,зубочисткой ковыряет, ротик салфеткой утирает… А скажи ему, что обедец-топоследний, небось передернулся бы, – сказала она жалостливо и погладилаМошкина по голове сухой ручкой.

Нервный Евгеша уронил вилку.

– Обмельчали люди! – продолжалаМамзелькина. – Меня вон и то боятся! А чего меня бояться? Я что, страшная?Вот ты скажи! Страшная я?! – высохший палец ткнул в Вихрову.

Ната поспешно замотала головой.

– Н-нет!

– Вот видишь! Правильно девушка говорит: нестрашная! Она-то толк знает! – успокоилась Мамзелькина. – Двестигодков назад человек-то как умирал? Придешь за ним, а он письмо пишет.Вдохновенный такой, в белой рубахе, свеча на столе горит. «Ну что, скажешь,родной? Расписался ты что-то. Идем, пора, дуэль у тебя!» Он кивнет и в путь.Глядишь, и часу не прошло, а уж ухлопали молодчика… Или на бранное полепридешь, а там батальон под огнем. Сидят на травке, шутят, покуривают, приказадожидаются, а вокруг ядра лопаются. И ни в одном ни капли страха. Прямо коса неподнимается!

Мамзелькина отхлебнула медовухи и закашлялась.В узеньких глазах появилась влага.

– А сейчас что? Вот чикну сейчас, к примеру,тебя. По ошибке! Пущай потом премии лишают! – пальчик нацелился взадрожавшего Петруччо. – Ей-ей, чикну! Так ведь орать будешь, пищать,отговариваться! Дела, мол, у тебя, квартира без ремонта, за машину задаток дал.

– Нет у меня машины и квартиры! Вы меня скем-то пу… пу… пу… – лязгая зубами, выговорил Чимоданов.

Увлекшаяся Мамзелькина его не услышала. Онанашарила косу и нехорошо потрогала брезент. Мутный взгляд скользил по шееПетруччо, будто примериваясь для удара. Чимоданов гибко, как змея, соскользнулсо стула и спрятался под стол.

Довольная Мамзелькина задребезжала смешком,как треснутая копилка.

– Ну и дурак! Осел потому что! Живешь, а незнаешь, что смерти нет.

– Как нет?

– А так и нет! Я есть, а смертушки нету. Понялзагадку?

Петруччо замычал под столом. Аида Плаховнавздохнула.

– Вылезай! Пошутила я! Пословица у меня такая:с косой не пошутишь, на кладбище не похихикаешь!

Мамзелькина допила медовуху и поставила кружкуна стол. Звук от кружки был отчетливый, сухой, точно финальная точка. Онапосмотрела на Улиту и, мгновенно переключившись, стала деловитой:

– Арей у себя?

Улита подтвердила, что у себя.

– Как у него настроение?

Ведьма качнула руками, точно чашами весов.

– Неважное.

Аида Плаховна удовлетворенно кивнула. Онабольше не притворялась пьяной.

– Сейчас взбодрим! – пообещала она, созвуком старого наждака потирая сухие ладошки.

В приемной мрака запахло хризантемами. Мамзелькинадернула лямку рюкзака и зашаркала к кабинету на стреуголенных старостью ножках.Едва дверь закрылась, Улита, Чимоданов и Ната, переглянувшись, кинулись следом:подслушивать. Не прошло и десяти секунд, как брошенный Ареем метательный ножпробил дерево насквозь. Начальник русского отдела мрака отстаивал свое право наконфиденциальность.

* * *

Барон мрака сидел в кресле и, откинувшись,смотрел в потолок остановившимся взглядом. Он пребывал во власти уныния, откоторого не свободны и стражи мрака, хотя сами выпустили его когда-то в мир.Даже Мамзелькиной, не страдавшей впечатлительностью, показалось, что перед нейне начальник русского отдела, а вывернутая наизнанку и покрытая плотью чернаядыра, которая чем больше пожирает, тем пустее становится.

Услышав, что кто-то вошел, Арей недовольноповернулся к двери.

Мамзелькина заохала. Началась обычнаястарушечья игра в уговоры. Аида Плаховна кокетничала, говоря, что заглянулавсего на минутку. Упрямилась, пугалась предложенного стула и отказывалась отмедовухи, уверяя, что с ее давлением пить нельзя.