– Спустите слегка брюки, расстегните рубашку, ложитесь на кушетку, – слышу команду и чувствую себя новобранцем на призывном пункте. «А может, это вообще военный госпиталь, поэтому с дисциплиной тут – как в армии?» – задаю себе вопрос и подхожу к кушетке.

Положив одноразовую салфетку (которую мужской голос почему то назвал полотенцем), начинаю её двигать, пытаясь сообразить под какое место её лучше приспособить. Под ягодицы, поясницу или спину.

– Чего Вы её туда-сюда двигаете? Я же русским языком сказал: брюки спустить, рубашку расстегнуть, а не снять! Значит, куда нужно положить полотенце? – по-военному чётко ставит вопрос доктор.

– Извините, но это для меня крайне сложная задача. Куда ни положи, всё равно не хватит, это же не простынь одноразовая, и даже не полотенце, это салфетка, – отвечаю я с сарказмом. Можно дать хотя бы две салфетки.

В монотонном, как пулемётная очередь, ответе я услышал: медицину, к чёрту, развалили, штат врачей и медсестёр сократили, всё поурезали, зарплата мизерная. Тут он взял короткую паузу, потом продолжил:

– Какой дурак будет работать за такую зарплату? А вас, видите ли, салфетка не устраивает.

У меня не было ответа. Я не знал, за какую зарплату будет работать дурак. Я не работал в правительстве, не был министром здравоохранения – в общем, от меня никак не зависела его зарплата. Я был обычным больным, который пришёл сделать УЗИ и попросил вместо одной салфетки две, в надежде и даже уверенности, что это никак не отразится на бюджете больницы в частности и здравоохранения в целом.

Я лег на кушетку, прикрыв глаза, расстегнув рубашку и вытянув руки вдоль тела.

– Молчите? Нечего ответить? – лицо врача, подсвеченное светом экрана монитора, отчего оно было матово-бледным, зависло надо мной. – То-то же, – констатировал он моё молчание. Затем, взяв мою правую руку, потом – левую, положил, скрестив их у меня на груди. «Намёк, что ли, или угроза», – подумал я, глядя на свои скрещенные, как у покойника, руки, и замолчал, не решаясь продолжать дискуссию.

Забыв об экономии, док выдавил мне на живот столько геля, что его хватило бы, чтобы намазать меня всего, с ног до головы.

С удовольствием, словно размазывая масло по куску хлеба, для того чтобы затем покрыть его толстым слоем икры, он водил какой-то штуковиной, тщательно разгоняя гель от груди до пояса и ниже.

Наши взгляды встретились. «Салфетки, говоришь, маленькие», – усмехались его глаза.

– Сделайте вдох, задержите дыхание, не дышите. Давно кушали?

– Да часа три назад, слегка позавтракал.

Его рука остановилась:

– Вот объясните, как я теперь должен работать, что я там увижу? Зачем завтракали-то? – сыпались вопросы вперемежку с претензиями.

– Ну, привычка такая – завтракать утром, а что? Откуда я мог знать, что у меня опять случится приступ и мне нужно будет ехать к Вам? Я вчера был у терапевта, она ничего про можно или нельзя завтракать не сказала.

– А сами не могли догадаться? – спросил врач, скорее просто из желания не изменять привычке самому ставить точку в разговоре. – Вставайте, одевайтесь.

Медленно встаю с кушетки, брюки окончательно сваливаются с меня, рубаха нараспашку. Стою словно майский жук, с лёту вляпавшийся в варенье. Гель повсюду. Казалось, он пропитал всё. От пояса брюк, которые я пытался натянуть на себя, до рубашки на груди. Зато рубашка на спине совершенно сухая, ни пятнышка геля. И тут я понимаю, почему док сказал не снимать рубаху, а только расстегнуть её спереди. Чёрт возьми, как тонко и рационально рассчитано. Лёг в рубашке, расстегнул, и всё! Роль простыни играет твоя собственная рубашка. Ай да экономисты, ай да молодцы. Это же сколько можно салфеток сэкономить?

– Извините, а где мне взять салфетку гель удалить? Он слегка подсох уже, но всё равно, знаете, как-то некомфортно, – набрался я наглости задать вопрос.

– Берите полотенце, на котором лежали, им и вытирайте, – слышу ответ.

Прикладываю салфетку к груди. Водонепроницаемая салфетка, словно наэлектролизованная, прилипает, но впитывать не хочет. Вообще. Я делаю ещё попытку. Результат тот же. Поднимаю глаза и вижу неподдельный интерес со стороны доктора. Он откладывает в сторону авторучку и смотрит за моими действиями. Получится или не получится? По крайней мере, до этого ни у кого не получалось. Может, у этого умника что-то выйдет, хотя… вряд ли… Доктор теряет интерес и продолжает что-то записывать.

Поняв безвыходность своего положения, я застегнул все пуговицы на рубашке, и её мягкая хлопковая ткань, словно губка, впитала весь гель.

Через два часа меня уже везли на каталке по коридору, в операционную. Головой вперёд. И это радовало. С другой стороны, такое положение вызывало состояние какой-то неопределенности. Тебя везут, а ты не знаешь, что там впереди. Ты видишь только потолок да мелькающие перед глазами лампы дневного света. Нет, ты, конечно, понимаешь, что тебя везут в операционную, но до неё ещё надо доехать. Путь с пятого этажа на первый напомнил мне автогонки, в которых ты не пилот – и даже не штурман. Так, пассажир. Согласитесь, как-то непривычно. Зато для двух молодых и разговорчивых санитарок, весело и непринужденно болтающих между собой, одновременно толкающих каталку, это была обычная работа. Эту трассу они знали и могли пройти с закрытыми глазами. Чувствовалось их мастерство – в доставке пациента до пункта назначения. Умение легко и виртуозно входить в повороты, въезжать в специальный лифт для каталок, с распашными дверьми, легко разъезжаться со встречными каталками.

Одно только мне не нравилось. Да и кому это понравится. Представьте: лежите вы на каталке, голый, укрытый простынёй. И везут вас, прошу заменить, не на релакс-массаж или в сауну. Вас везут в операционный блок. Состояние? Ну не то чтобы паническое, но и спокойным его не назовёшь. Глаза закрыты, мысленно убеждаешь себя, что всё будет хорошо и что звонить родным и близким, говоря им «Я вас любил», нет причины. И тут: Бу-бух! И очередная дверь распахивается. Умом-то ты понимаешь, что таранят дверь не твоей головой, а торцом каталки, для более мягкого контакта с препятствием отделанной, словно автомобильный бампер, резиной. Но тем не менее – неприятно. Снова стараешься успокоиться, хотя чем ближе операционный блок, тем это сложнее делать, и тут снова – бу-бух, очередная дверь.

– Лежите, не волнуйтесь, почти приехали, немного осталось, – пропела сестра приятным голосом, словно мне и вправду не терпелось поскорее добраться до конечного пункта и улечься на операционный стол.

И вот мы у распахнутых дверей операционного блока, за которыми ещё одни двери, и тоже распахнуты. Я, конечно, рад такому радушию и гостеприимству, хотя представлял себе всё несколько иначе. Операционная – это святая святых, зона особо стерильного контроля. А здесь… Всё нараспашку. Заходи, ложись.

Мы въезжаем в операционную, каталка останавливается. Сестры, одна – у головы, вторая – у ног, берутся за простынь, на которой я лежу, и по команде «раз, два, взяли» нежно переносят меня на операционный стол.