этажа, через сад прокрадывалась из замка и уходила с цыганами в ночь. Господин Рот, театральный инспициент, и господин Рау, который иногда играл в представлениях любовников, свидетельствовали, поскольку и сами нередко участвовали в похождениях разнузданной толпы, что примадонна Паола Страдон в совершенстве скакала на неоседланных конях и пела под тамбуры и цимбалы с таким чувством, что в корчмах Мариенфельда и Лунги все плакали. Она курила черный табак и пила крепкую тутовую ракию из керамического сосуда. Плясала в шатре до утра, пока не угасал большой костер, а цыгане не засыпали, пьяные и усталые. Примадонна возвращалась на виллу с первым дыханием тумана, который с силой, словно вздох, испускали поля перед зарей.

И сам Агурцане Лон-Йера, выбираясь из укрытия, в котором проводил ночь, уверился в ее тайном пьянстве, встретив однажды госпожу Паолу в саду виллы. На ней была расстегнутая белая рубашка, из-под которой виднелась дивная грудь, мужские панталоны из грубого полотна и коричневые сапоги для верховой езды. Увидев Агурцане, она подошла к нему, словно балерина, на цыпочках и поцеловала его в лоб, а затем кокетливо приложила свой палец к его губам, озорно подмигнула и скрылась в перистом перламутре облаков, произнося стихи Гете:

В цветах тебя встретив, знакомая тень,

Взглядом моим тебя не напугал.

В рассветной росе наш след намокал.

После мук роковых, что венчали тот день,

Общих нас сумерек лик восхищал.

Паола Страдон скрылась в тумане, будто ночной призрак в белизне утра. Будто дивный сон в кошмарной реальности пробуждения.

Великолепный Пальтриниери после трапезы уходил в свою комнату, где его уже полураздетыми дожидались госпожа Донер, которая отвечала в театре Нако за гардероб, со своими двумя помощницами. Телосложение Пальтриниери было соразмерно его интимному аппетиту. Он любил, будучи занят с одной из девушек, словно сатир, другую поднять на свои плечи и пить из ее тайного отверстия теплую кадарку. Итальянец походил на Геркулеса, а эта невероятная сцена для кого-то, кто наблюдал бы из безопасного убежища, что делают знаменитый певец и девушки, была похожа не на акт любовной игры, а скорее на рукопашный поединок. Потом со своих плеч опускал на спину девушки, что стояла перед ним на коленях, – вместе, странно соединенные, с разведенными конечностями, они напоминали попавшееся в ловушку насекомое. Пальтриниери проникал в утробу то одной, то другой помощницы, то сильно и быстро, то медленно, словно равнодушно, пока, побежденный приливом наслаждения, не издавал сиплый вскрик, словно умирающий зверь, и, сотрясаясь в хрипе, не наполнял своим семенем лоно одной из девушек.

Госпожа Донер вступала в игру позже. Ее отработанным номером было феноменальное соло.

Изнуренный борьбой с девушками, Пальтриниери лежал на измятой постели, распластавшись на спине, разведя ноги. Госпожа Донер смачивала пальцы – которыми время от времени, пока длилась игра тенора с двумя девушками, стремилась нащупать рубины удовольствия в своей тронутой росой розе – в сосуде с оливковым маслом и начинала легко и умело массировать пальцы ног Пальтриниери, его широкие стопы, напряженные игры, крепкие бедра и чувствительный пах. Когда это вновь оживляло Пальтриниери, госпожа Донер продолжала нежное странствие своих пальцев вдоль солнечного сплетения к покрытой волосками груди, к лиловым соскам, до самой шеи и ушей. В самом конце этого любовного пути она являла его сухим губам черные ягоды, венчающие ее груди, затем пупок и, развернувшись, – большой палец на ноге, а затем, разведя ноги, – сокровенный румянец. Ее пальцы, вновь смоченные райским маслом, прикасались к источнику его удовольствия, скользя сперва медленно, затем все быстрее и быстрее, пока вновь не изливалось семя – новую волну блаженства Пальтриниери встречал с тихим стоном.

Лон-Йера любил, скрываясь за тяжелыми камчатными шторами, наподобие Купидона, наблюдать эту невероятную картину и часто делал это: у него было время, после того как, любимый паж госпожи Вейдманн, которая в театре играла сентиментальных и наивных любовниц, он должен был дать этой статной даме время выкупаться и полностью подготовиться к представлению. Вейдманн была искушена в любовной игре, и Лон-Йере приходилось из ночи в ночь прилагать большие усилия, чтобы удовлетворить желания этой высокой, в совершенстве сложенной женщины. Она играла с ним, словно с живой куклой. Медленно раздевала его, терпеливо, пока маленький испанец стоял на кровати, подушечками пальцев пробуждала его плоть, медленно целовала все его тело, покусывала, лизала, обнюхивала, словно зверек. Затем она оставляла его лежать нагим на ее постели, чтобы успокоиться. Проливала по телу маленького писаря бокал шампанского, бросала на его нежную кожу пригоршню листков мяты и разломленные кусочки марципана и снова лизала его от пальцев на ногах до ушных мочек. Он был везде: у нее во рту, в пупке, между ее твердыми грудями, в ее теплой ладони, между пальцами. Выносливость Лон-Йеры еще сильнее возбуждала фрау Вейдманн, и она, не обращая внимания на собственное наслаждение, которое волнами настигало ее раз за разом, продолжала нападать на своего маленького солдата, а он, осужденный на поражение, без возможности отступить, в твердом решении не сдаваться до последней пули, продолжал двигаться на нее маршем, нападая на ее губы, которыми она уже больше не могла пошевелить. То была любовная битва, после которой нет победителя, нет движения вперед и овладевания новым.

– В такой ночи каждый может хотя бы на миг быть богом, – едва слышно сказала фрау Вейдманн, прежде чем стремительно слететь в пропасть сна.

Пока она спала, маленький писарь из мастерской графа Нако садился за круглый стол в ее комнате и медленно ел копченое мясо с дыней, куски холодного мяса кабана в соусе из грибов и молдавский сладкий белый виноград.

Из будуара примадонны Вейдманн Агурцане Лон-Йера выбирался, словно тяжело раненный, позабытый в грязи и дыме сражения.

Ночная любовная схватка, однако, не мешала ему явиться в мастерскую прежде Антона Кика. Проведенное в бодрствовании время сна он возмещал послеполуденной дремой, когда старый протоколист уезжал в повозке в городок за свежими газетами и товаром для мастерской, заказанным из Вены, Пешта, Триеста или Тимишоары. Агурцане спал на стуле, как в колыбели, потому что сном, а не усталостью оканчивается радость. Его пробуждали тяжелые шаги начальника по тронутым червоточиной доскам крыльца, Как только тот входил в мастерскую, до Лон-Йеры доносился его запах табака, гнили и красного вина.

Кого-то псы порока гнали в ночи, а иным тяжелая тень греха громоздилась на спину днем.

За два дня до премьеры оперы Buda Liberata в Банатский Комлуш съехались множество гостей, а среди них Лазарь