не узнал, а Франческо дельи Страпетти ему передал кинжал, которым предводитель мятежников отсек у мертвого кардинала правое ухо и послал его Фердинанду в Вену с посланием: «Богу было угодно призвать брата Джуру с этого света».

Лон-Йера завернул кинжал в свиток пергамента, перевязал серебристой лентой и твердо решил хранить его, покуда Кастальдо не возвратится из военного похода к берегам Бегея, готовый наконец рассказать ему свою историю.

В других документах, хранимых в сундуке Лон-Йеры, остался и написанный много лет спустя документ о заказах и работах мастера резьбы по дереву Аврама Манойловича, – в часы досуга писарь наблюдал, как Аврам терпеливо работал по дереву в своей мастерской, часто сопровождал его на прогулках по дубовым рощам и складам, где мастер выбирал материал для будущих иконостасов, рам, столов и стульев для вельможных трапезных. Незадолго до смерти их познакомил отец Лон-Йеры – Аврам был его единственным приятелем, другом и доверенным лицом.

– Чтобы сделать человека, не нужно никакого дара. Этим занимаются все, не обременяя себя заботой о том, что получится. Разбойник и царь, мудрец и шут рождаются вне способности творца повлиять на произведение. Это вовсе не искусство, тем более не великое, – часто повторял Аврам Манойлович, а затем продолжал нежно, словно по коже женщины, проводить рукой по дереву, в котором видел материал для роскошного кресла. – А это, мой Агурцане, нечто иное.

Юный писарь его не слушал, ибо в мастерской почтенного Манойловича с легкостью находил нить мечты.

В свой сундук Лон-Йера сложил и написанную историю о Homo Niger’у, которую ему рассказывал Фабиан Литерат, францисканец из Илока, ответственный за дипломатические дела в движении Йована Ненада, царя сербов в Банате и Бачке. Лон-Йера записал тогда, что Homo Niger был среднего роста, строен, с орлиным носом, темнокожий настолько, что получил прозвище Черный Человек, но исключительность его облика, которой он был обозначен как избранник провидения, была обозначена и выражена черной линией в палец шириной, которая тянулась вниз от правого виска до ступни правой ноги. В больбе за венгерский престол между Фердинандом и Запольяи самозваный царь сербов встал на сторону Габсбургов заслугой сестры Фердинанда – Марии, вдовы Людовика II, погибшего при Мохаче. У Литерата было другое мнение, что основывалось на послании, которое направил Йован Ненад венгерским сословиям и в котором обвинил Запольяи в связях с турками. После битвы при Седж-фале, в которой Homo Niger потерял порядка восьми тысяч бойцов, царь сербов отступил к Бечкереку и среднему Банату, где у него было много сторонников и укрывателей, чтобы избежать шпионов Запольяи и его ловких убийц. Приглашенный Фердинандом I участвовать в нападении на Будим, Homo Niger собрал отряд из полутора тысяч лучших всадников и вновь двинулся через Тису на Сегедин. Там, в городе на правом берегу реки, он встретил свою судьбу: когда он без опаски проезжал через Сегедин, оружейная пуля поразила его прямо в сердце. Это произошло, свидетельствует Литерат, перед домом Ласло Силаджия, а убийцей был наемник-крестьянин: как говорили одни, его звали Урбан, по мнению других, его имя было Себастьян Вид. Неорганизованность армии царя сербов, застигнутой врасплох, использовал Валентин Терек, злейший враг Homo Niger’а: обманом он вошел в дом, охраняемый тремя сотнями самых верных борцов, где лежал в постели Йован Ненад, и саблей отрубил ему голову. Отсеченную голову Йована Ненада он послал Запольяи. Потом голова царя сербов была залита уксусом и выставлена на богатый стол в Будиме. Запольяи ел и пил, держал речи, праздновал, непрестанно повторая: «о ты, надменная голова, что страшила меня…» Потом голова царя сербов, Homo Niger’а, царя-самозванца Йована Ненада Черного была насажена на длинное копье и выставлена на стене будимской крепости, и в конце концов брошена в мутные воды Дуная.

Эту историю Лон-Йера хранил как важнейшую драгоценность, ибо на желтой бумаге было записано свидетельство притягательной силы освободительного и общественного визионерства, которое, как верил юный писарь, когда-нибудь победит это жестокое время и этих бездушных, славолюбивых правителей.

Лон-Йера хранил и неотправленную жалобу словацкого священника Франтишека Есенского на ущерб, вызванный наводнением на Бегее. Есенский заплатил за исписанную страницу, но когда потребовалось послать ее по нужному адресу, священник отказался от своего замысла.

Был среди записей и рецепт ячменного пива.

Запись ведьминского колдовства – призывания летней грозы: …в воду бросить несколько сосновых игл, гвоздь из гроба, в котором лежал покойник, а затем взболтать воду ветками плакучей ивы и повторить три раза: Во имя дьявола, пусть падет град на горы, поля и холмы.

Несколько договоров и личных писем графа Франческо де Вилано Перлеса, управляющего тимишоарского региона, переселенца из Каталонии, который непрестанно предлагал писарю постоянную службу.

Ложный аусвайс на имя Рудольф Бакховен – человека, который на самом деле звался Викентием Марковичем Гречанским и жил, путешествуя во времени.

В том сундуке остался и письменный прибор румына Иоанна Мариуса Джорджеску, руфетлии[11] из Великого Средишта, который в Бечкереке умер от лихорадки.

У Агурцане Лон-Йеры был и солдатский мешок из грубого полотна, полный украшений и необычных, ценных и редких предметов, наподобие статуэток из нефрита и алебастра, браслетов из слоновой кости, фигурки купидона из розового дерева и множества различных монет – золотых и серебряных. Алмазы, черные и розовые жемчужины, раковины, в которых жило море… В его владении была связка бумажных гарантий на собственность домов и владений в Баскии и Лужнице, леса в окрестностях Гатайи и виноградников под горой близ Вршаца в местечке Граб.

Агурцане Лон-Йера обладал достаточным количеством материальных ценностей, но важнее была вера в себя, в свое ремесло и знание. Надежность и независимость.

«Выжить, Господи, – неужели единственно это важно на людском веку?» – задавался вопросом Лон-Йера. Если это так, если выжить – единственная цель человеческого существования, тогда он мог сказать: «Делая эту дивную работу, я справляюсь с урчанием пустого желудка, язвами на сухих губах, с раздражающим холодом и бранью бесстыжих, с ужасной лихорадкой и силой необразованного человека. Выжить могу, жить – нужно, ибо я conscious[12] – ангел с силой разума».

Он работал все больше.

Письмо любимой женщине, краткое послание, завещание смертельно раненого солдата, договор – за деньги. Иногда наградой был золотой, мешочек серебряных, часто боевой трофей: прусская сабля, польский пробитый шлем, сапоги командующего конным региментом, косица турка, икона…

И все это было бесполезно для него. Для человека слов. Фарисея. Книжника.

Агурцане отдавал заработанные деньги и дары, получая взамен лучшую бумагу и письменный прибор или новые белые длинные рубахи до щиколоток – штанов он никогда