Вана не было с нами уже год, но мама продолжала ходить в библиотеку. Она возвращалась домой в то же время, в которое они с братом приходили с занятий. Отец писал и звонил ей по нескольку раз в день. Бывало, я боялся, что мама решится на самое страшное. Она была похожа на стеклянную бутылку, стоявшую на самом краю высокой полки: одно неловкое движение – и она разобьется вдребезги. Одна только мысль об этом мешала мне приблизиться к маме и протянуть руку. Тяжелые воспоминания так давили на нее, что она стала совсем неуклюжей – разучилась обращаться с острыми предметами и постоянно натыкалась на мебель. На все выступающие углы отцу пришлось надеть защитные накладки, хотя он никогда не делал этого, даже когда Ван был жив. Чувство вины и потеря ребенка оставляли на мамином теле все новые красно-синие синяки.

Но время неумолимо бежало вперед, пришла весна, и во дворе расцвела вишня.

– Мам, посмотри, какие цветы красивые!

Она не отвечала.

– Давай выйдем на улицу и сфоткаем их…

Оглянувшись, я увидел, что из ее глаз бегут слезы. Сначала ее плечи слегка подергивались, но вскоре этот беззвучный плач перешел в рыдания. В тот момент я понял, что мама возненавидела цветение вишни: она смотрела на нежно-розовые кроны деревьев и вспоминала Вана, который радовался приходу весны и, совсем как маленький, хлопал в ладоши. Весь телефон был забит фотографиями весенних цветов. Больше их не будет: Ван, который с радостью разглядывал каждый цветочек, уже не с нами.

Только брат мог заставить маму смеяться. Я рассказывал ей смешные истории из школы, переделывал мемы из Сети в более понятные для всех анекдоты – и взамен видел на лице мамы лишь бледную улыбку. Как ни старайся, вернуть ее прежний звонкий смех и искорки в глазах не выходило. «Почему у меня не получается?» – спрашивал себя я. Ответ был один: я не Ван. И, в отличие от него, стану взрослым. Наградой мне всегда служила натянутая улыбка, на которую со временем становилось все труднее и труднее смотреть. Я старался рассмешить ее, а она старалась улыбаться мне. На наших плечах лежал один груз. Я не показывал, как мне было тяжело. Мама поступала так же.

Сури снова вернула меня к недоразумению в ритуальном зале:

– Ты не перевернул бы стол с подношениями без причины. Это ведь так неуважительно по отношению к умершему.

Неуважительно? Возможно… В день прощания с Ваном я потерял над собой контроль: люди притворялись, что хорошо знали нашу семью и понимали мое состояние лучше меня. Мне казалось, что не сделай я этого, то все продолжили бы показывать на меня пальцем и во весь голос осуждать. В итоге я оказался на дне бездны и повесил на себя огромный замок, чтобы никто не сумел заглянуть внутрь. Кроме мамы, никто не смог бы его открыть.

В день, когда моя душа отделилась от тела, мама плохо себя чувствовала. По пути домой я купил для нее кашу. Я прекрасно знал, что с ней: до годовщины смерти Вана оставался день. На столе лежал блокнот, в котором были записаны все любимые блюда младшего брата, и среди них скумбрия и орехи. Ван очень любил рыбу. Интересно, ему с самого рождения нравилась рыба или он со временем просто привык к ней? Скорее второе. Мама часто готовила рыбу и покупала Вану орехи, так как они полезны для развития головного мозга. Мне такая еда совсем не нравилась. Рыба сама по себе противная, а орехи слишком сухие, и после них всегда хочется пить. Интересно, мама знала, что нравилось мне? Смогла бы она исписать моими любимыми блюдами хотя бы страницу? Сомневаюсь. Но почему я веду себя как маленький? Завтра годовщина смерти Вана, не время думать о таких вещах. Я спешно вынул купленную для мамы кашу и переложил ее в красивую тарелку. Еще по дороге я купил розочку и дома поставил ее в узкую, вытянутую вазу.

– Рю, что ты там делаешь? – Мама вышла из своей комнаты, ласково мне улыбаясь.

После смерти Вана они с папой стали разговаривать намного реже. Со мной мама тоже лишь изредка перебрасывалась скупыми фразами. Мы втроем жили под одной крышей, но без брата казались друг другу почти чужими.

В нашем доме появился свод негласных правил, которые мы с отцом поклялись не нарушать. Например, когда по телевизору показывали любимого актера Вана, надо было немедленно переключить канал. Мы больше не ужинали в ресторанчиках рядом с домом, куда раньше ходили вчетвером. Навсегда забыли о доставке пиццы, а папа по дороге домой перестал покупать жаренные во фритюре закуски. Все эти вещи мне очень нравились, но, к сожалению, мои желания не имели значения. Новые правила жизни в семье напоминали домашнее задание: оно было сложным, и его хотелось как можно быстрее доделать. Я верил, что вскоре все изменится и встанет на свои места, но слова мамы все изменили:

– Год назад, в день прощания с Ваном, я была очень занята и не могла уделить тебе время. Ты повел себя очень грубо с дядей. Он так выразился, потому что очень переживал. Как ты мог с ним так некрасиво поступить?

Каша остыла, мама даже не прикоснулась к ней.

– Рю, я просила тебя только об одном – будь хорошим человеком. Тебе не обязательно становиться отличником, просто оставайся добр ко всем и…

Я больше не мог ее слушать, вскочил с места и выбежал из комнаты. Стол зашатался, и ваза разбилась, к ногам мамы упала роза и осколки стекла. Кто же знал, что хрупкой бутылкой на краю полки была не мама, а я сам? За секунду до неизбежного падения я будто беззвучно прокричал маме: «Возьми меня за руку, посмотри в мои глаза!» Что-то словно рвалось из груди, все тело так ослабело, что я еле держался на ногах.

Я просто смотрел на маму, не решаясь спросить ее, сколько еще мне надо жить по новым правилам после смерти брата. Мама в свою очередь никогда не задумывалась, почему за год она так и не смогла отпустить младшего сына. Я вышел из дома. Когда сознание вернулось ко мне, я был уже в больнице.

– Думаешь, ты разозлился, потому что мама вспомнила о том, что ты сделал на похоронах? – спросила Сури.

Я не мог дать ответа.

– Рю, считаешь, ты поэтому и отделился от своего тела? – продолжала Сури.

Я пожал