– Неспособность донести о нарушении правила, – проговорил Конан в нос, – также является нарушением правила. Неспособность донести о нарушении правила неспособности донести о нарушении правила также является нарушением правила.

– Не пробыла в тюрьме и шесть часов, Лондон, – сказала Джонс, – и уже заработала очко по сто пятнадцатой[19].

Я подумала, что она так шутит, но она подошла к столу и стала что-то писать.

– Лондон, – сказала кто-то, – Лондон.

Кто-то из девушек смеялся и хихикал на то, что Конан получил письменное замечание. Вы могли подумать, что мы были командой. Даже такая паршивая команда из шестидесяти человек, которую привезли в этом автобусе, могла бы довольно легко справиться с двумя транспортными копами, угнать автобус и свалить в Мексику. Но между нами не было единства. Были просто злые бабы, ждавшие, чтобы другим досталось не меньше, чем им.

В СИЗО было то же самое. Когда я только попала в окружной СИЗО, у меня тут же пропал пластиковый стаканчик. Он был как бы одноразовый, но ничего другого мне не дали. Я этого не знала, а другие не сказали мне. Они смеялись, когда я копалась в мусоре и в итоге достала оттуда банку из-под газировки. Следующие полтора года я пила из нее воду. СИЗО превосходный рассадник полицейских настроений, но любители указывать другим есть в любом месте. В «Комнате на Марсе» были женщины, критиковавшие за глаза своих товарок за то, что у них нет модного прикида или особых пируэтов для танцев в зале. Кому какое дело – мы работали там ради денег, а не затем, чтобы тратить их на прикид, – и все равно в раздевалке попадались особы, пытавшиеся навязать другим свои правила, как надо танцевать стриптиз. Они считали, что все должны выдавать первоклассные номера и покупать дорогие костюмы, чтобы выглядеть более изысканно и профессионально, для соответствия какому-то стандарту, которого они придерживались. Но большинство из нас работали в таком месте потому, что не верили ни в какие стандарты и не пытались соответствовать чему-либо. Тебе не нужно верить во что-то, чтобы работать в «Комнате на Марсе». Когда среди нас появились русские стриптизерши, они принесли с собой новую, постсоветскую разгульность, лихое безразличие к костюмам и гламуру, ко всему, что не давало прибыли. Большинство из них мастурбировали клиентам в зале, обесценивая работу других девушек.

Самые похабные типы приходили в клуб в тонких спортивных штанах для максимального контакта, но многие были не такими озабоченными или более порядочными. Некоторые даже не хотели, чтобы девушка садилась к ним на колени, а только рядом и чтобы разговаривала с ними. Но я предпочитала типов в спортивных штанах. С ними было проще всего. Не нужно улыбаться, изображать из себя что-то, разыгрывать какую-то связь между вами. Они сами направляли тебя, как им нравилось, и тебе не нужно было перенапрягаться за двадцать долларов за выход. Но после того как клуб наводнили русские стриптизерши, все клиенты стали требовать мастурбации за те же двадцать долларов. Эти русские здорово подгадили нам. Они выкачивали деньги из всех бумажников.

Нас собрали в общем помещении нашего нового жилого блока в ожидании распределения по камерам. Это было большое здание из шлакобетона с рядами камер в два этажа. Там был сплошной бетон, местами выкрашенный грязно-розовым. Зэчки в камерах прижимались лицами к дверям и глазели на нас через узкие застекленные окошки. Одна из них прокричала, что мы похожи на сборище обоссанных шмар. Эй, шмара! Эй, дебилка! Ну-ка, подотри мне жопу. Вылижи пизду, пока ты здесь. Она продолжала орать, пока надзирательница не шуганула по ее двери дубинкой.

Лора Липп уселась рядом со мной. Я попыталась отодвинуться, но Джонс рявкнула на меня:

– А ну, сиди, куда посадили. Ты не на концерте.

– С детоубийцей, – сказала Фернандес в полный голос. – Вы двое как близняшки Боббси.

Кто эти близняшки Боббси? Никто, похоже, был не в теме. Она имела в виду, что мы похожи, потому что обе белые, и я решила что-нибудь придумать, чтобы отвязаться от Лоры Липп.

– Сколько среди вас дислексиков? – спросила Джонс нашу группу из шестидесяти человек.

Все, кроме меня, подняли руки.

Джонс посчитала по головам и не заметила моей неподнятой руки. Я не возражала. Как я начала понимать, Закон о защите прав американцев с инвалидностью часто был единственным буфером, хоть как-то сдерживавшим полицейский произвол в отношении заключенных. Лора Липп не упустила очередную возможность сблизиться со мной.

– Я на самом деле не страдаю дислексией, но дислексикам дают дополнительное время для заполнения бланков. Ты любишь читать?

Я отвернулась и попыталась поймать чей-нибудь взгляд, но никто на меня не смотрел.

– Если ты в итоге попадешь в почетное общежитие, девушки там меняются книгами, хотя большинство читает дрянь.

Джонс начала с того, что громко расшифровала нам указания, висевшие в общем помещении, поскольку все мы были дислексиками или заведомо безграмотными. Все указания начинались одинаково.

Леди, докладывайте служащим, если у вас стафилококк.

Леди, никакого нытья.

Леди, любой произвол засчитывается по статье 115.

Указатель о предупредительных выстрелах был более конкретным: ЗДЕСЬ НЕ ДЕЛАЮТ ПРЕДУПРЕДИТЕЛЬНЫХ ВЫСТРЕЛОВ.

На циферблате настенных часов интервал времени от без пяти двенадцать до пяти минут первого был отмечен красным клином. Это было сделано для тех, кто не понимал часы. Джонс объяснила значение красного клина.

– Все, что вам надо знать, – сказала она, – это когда большая стрелка на красном, двери камеры открыты.

Все в тюрьме рассчитано на тех, для кого нарисован этот красный клин на циферблате, то есть на недоумков. Мне такие еще не попадались. Многие из тех, кого я встречала в тюрьмах, не умеют читать, а некоторые не умеют определять время, и тем не менее они настолько башковитые и пробивные, что заткнут за пояс любого яйцеголового. Люди в тюрьме умные как черти. Таких недоумков, на которых рассчитаны все эти правила и указания, я ни разу не встречала.

Джонс зачитала руководство к справочнику, а затем сам справочник. Там были правила обо всем: внешний вид, мысли, условные знаки и язык, еда, отношения, распорядок дня, инструменты и принадлежности и как ими пользоваться. Многие инструкции уточняли, кого нельзя трогать (никого) и где (нигде), и, разумеется, не допускалось никаких соитий, как подчеркнула Джонс, растягивая это слово, как развратная проповедница.

– Напомните, – сказал Конан, – соитие – это просто поебаться, да?

Наша группа понемногу засыпала; нас провозили всю ночь, и все были измотаны. Но Джонс механически читала весь текст без перерыва, ни разу не взглянув на нас. Я тоже задремала, но проснулась от криков.

Кричала беременная девушка, обхватив живот. Джонс взглянула на нее, облизнула палец, перевернула страницу справочника и продолжила чтение. Она читала это 80-страничное руководство и руководство к руководству каждую пятницу, когда привозили очередных заключенных, так что она хорошо знала текст и тараторила его скороговоркой, чтобы поскорей закончить. Но беременная девушка помешала ее работе, так как у нее начались схватки.