Но эти ошибки по какой-то причине выпадают из «лаборатории» и попадают на глаза людям, становясь страшным оружием. Эти люди и есть «ведьмы», они продолжают свои поиски, не разбираясь в том, что им досталось, но они научились пользоваться этим. Пользовались же древние люди огнём, научились его добывать и относили это «чудо» к дарам богов. Если «чёртовы свечи» из этого же круга? Получили случайно состав, увидели эффект, восприняли это как чудо, знак свыше… Ну допустим, но кто они, сегодняшние «ведьмы»? И живы ли они? Или, может, распалось сообщество? Как узнать, как проверить?

Я вспомнил, откуда у меня отрывочные знания о ведьмах всплыли. Я ведь как-то нашёл книженцию, репринтное издание старинной книги о демонизме. (Когда я её получил, было это в те времена, когда на полках в книжных магазинах основным продуктом были материалы очередных партсъездов, и так радовался: «Открытие!» Нынче эти книги пылятся в книжных магазинах, не вызывая ни у кого восторга.) Называется она «Молот ведьм». Труд был коллективным, как я понял, но авторами считали Якова Шпренгера, декана Кёльнского университета, и приора Генриха Крамера, и жили они в XV веке. Читать этот текст скучно, я его и тогда долистал страницы до 20-й, но сегодня придётся напрячься.

Когда читаешь специальную литературу из праздного любопытства, то тебя хватает ненадолго. Я обычно в командировки брал «заумные» книги по философии, психологии, социологии. Поездки располагают к тому, чтобы полистать, поразмышлять о сложном, хотя понять тексты с ходу не удавалось. Приходилось разбирать, перечитывать, искать в словарях незнакомые слова, понятия. В этом вся прелесть. В «Молоте ведьм», возможно, есть упоминание об истории со свечами либо о тайной организации ведьм. Среди всего мнимого и выдуманного есть всегда крупица истины. Но главное место в нашей цепочке пока занимает архив.

Я подъехал к нашему дому к началу сумерек, ранних осенних сумерек. В некоторых окнах уже горел свет. Наверное, после обеда тут шёл дождь, потому что асфальт был влажным. И в воздухе витал всё тот же запах осени и грусти.

Вспомнилось из Бунина. Имя Бунина у меня всегда ассоциировалось с осенью. И с армией. Я там прочитал полное собрание сочинений Ивана Алексеевича, под осень. А потом как-то стоял на посту и читал вслух его стихи. Где в Уставе написано, что стихи декламировать нельзя? Днём, конечно, в воскресенье, когда никого нет (мы только по выходным меняли роту охраны, чтобы те отдохнули); ходишь, помню, по стоянке меж самолётов или у мастерских: тишина, ивы листья уж потеряли, и вспоминаешь о Бунине.

Припарковав машину, я заторопился домой. Вот он, мой дом в девять этажей; дом, который я не люблю: этот подъезд-вход в трубу, лавочку, дверь к мусоропроводу и вечных котов, выскакивающих оттуда. Я — эстетствующий пролетарий умственного труда и собственник, любитель палисадников и цветников, своих двориков и заборчиков, калиток и тишины. А квартира в многоэтажном доме — это как бы улучшенная коммуналка, не более. От прежней её отличает лишь индивидуальная кухня и туалет. Хочу иметь свой собственный домик! Вот такая вот мечта. А милый дачный домик бабушки Милы, построенный в стиле старорусских дач, мечты мои укрепил.

Дверь во всякую многоэтажку — это статус дома, его визитная карточка. Консьерж в подъезде — это для очень богатых людей и в нашей провинции большая редкость. Хотя я помню, что однажды побывал в доме с консьержкой. Это был один из первых домов, построенный в нашем городе после старосоветских времен для возрождающейся буржуазии, и в нём была консьержка: дама пенсионного возраста, крашеная блондинка, бывшая заведующая детским садиком. Детские сады в начале 1990-х годов массово закрывались, разруха в ельцинские времена мела пургой. Вот и осталась дама без места. Я не знаю, какой она была с детьми или с сотрудниками, но тогда, сидя на стуле за стеклом, она производила впечатление озлобленной на весь белый свет старухи. Мне было жаль её и миллионов таких же растерянных и потерявших цели в жизни. Это одно из тяжелейших испытаний того времени.

Итак, за подъездными дверями моего дома начинался коммунальный мир. Мы друг друга никогда не любили. Лестница с бетонными ступенями и светло-серым ограждением приняла меня, как всегда, неприветливо, предвзято усиливая звук от моих шагов и распространяя его с первого этажа до последнего. Хоть ботинки снимай. Наша взаимная неприязнь закончилась тем, что я запнулся и чуть было не упал.

Я почти поднялся до этажа, на котором жила бабушка Мила, и насторожился: что-то на площадке было не так. Дверной проём после известных событий сменил пролом, и к этому уже стали привыкать живущие в подъезде, а что происходит в этом самом проломе? Почему там свет? Я дошёл до площадки и осторожно заглянул внутрь дыры, которую пробили строители, экспериментируя с бетоном, и увидел там штук пять горящих свечей, а за ними в глубине иконки на белом рушничке. Над самой же дырой, как над входом в древнюю могилу, висело распятие. Я замер и с испугу перекрестился. Религия и испуг всегда рядом ходят.

Распятие, иконы и, главное, свечи — это намёк или случайность? Я осмотрел место повнимательнее. Распятие магазинное, такие можно найти в отделе или, как сейчас говорят, «бутике», где продают сувениры. Свечки из церкви, не самые дорогие, средние по цене, воткнуты в бетонные щели. Рушничок застиранный — чей-то домашний, три иконки, не разглядеть, кто на них изображён, скорее всего, куплены в церковной лавке.

Непонятно. Непонятна цель вот этого, не знаю, какое определение дать. Допустим, в доме или в соседних домах живут люди, которые достаточно религиозны, чтобы воспринять происшедшее как некий знак свыше. Поскольку здесь распятие, иконки, свечи, то бабушке Миле сочувствуют. На месте ведьминых шабашей иконок не ставят. Да, соседку нашу знали как человека доброго и верующего. Такое мнение она о себе сама создавала, и похоже, что люди в это поверили, да так крепко, что месту, где она жила, придали статус молитвенного, а сама она возведена в ранг «пострадавшей за веру». Это самое простое, что с ходу пришло в голову. А может, и самое правильное, ибо «не следует множить сущее без необходимости», как говаривал брат Вильям из Оккама[24] ещё в веке так XIII. Или в XIV? А уж насколько оно верно применительно к нашей истории, я, возможно, узнаю позже, подробненько расспросив бабушек у подъезда: эти видят и знают всё.

Ночью нас разбудил вой пожарной сирены, топот ног в подъезде и неприятный запах дыма. Наш дом был панельным, какой-то там серии; серым родился, серым и остался; ставшие в одночасье модными вентилируемые фасады с крашенным пластиком-пенопластом нашу «серость» не закрывали. Всё было железобетонно малоприглядно, но гореть здесь было нечему, особенно под нами — там, после известных историй, вообще был сплошной бетон. Поэтому мы не беспокоились, что нам придётся выпрыгивать из окон, спасаясь от всепоглощающего пламени.