– ...так что, как видите, все может измениться, когда Рупертвернется домой...

Не возникло бы и сомнений, что мы просто продолжаембеседовать.

– Ну как, – подойдя к нам, спросила Тереза, – не хотите личего-нибудь выпить?

Я попросил что-то довольно замысловатое. Когда Терезаповернулась, чтобы вернуться в дом, она увидела шарф и наклонилась, чтобы егоподнять.

– Пожалуйста, оставьте его, миссис Норрис, – невозмутимопроизнесла Изабелла. – Он так хорошо смотрится на траве.

Тереза улыбнулась и вошла в дом. Я во все глаза уставился наИзабеллу.

– Милая девушка, почему вы это сделали?

Изабелла застенчиво посмотрела на меня.

– Мне показалось, что вы не хотели, чтобы она их увидела.

– Вы правы, – мрачно сказал я.

Дело в том, что, едва я стал поправляться, у меня родилсяплан. Я прекрасно понимал свою беспомощность, полную зависимость от других ихотел, чтобы у меня в руках была возможность выхода.

Пока мне делали инъекции морфия, ничего нельзя былопредпринять, но пришло время, когда морфий заменили снотворными каплями илитаблетками. Тогда-то у меня и появилась эта возможность. Я все время ругалсяпро себя, пока мне давали хлорал[5] в виде капель. Однако позднее, когда я ужебыл с Робертом и Терезой и стал меньше нуждаться в медицинской помощи, врачпрописал снотворные таблетки, кажется секонал, а может быть, амитал. Во всякомслучае, теперь я мог попытаться обойтись без таблеток, хотя они всегда лежалинаготове на тот случай, если я не смогу заснуть. Я складывал неиспользованныетаблетки, и мало-помалу у меня накопился запас. Я продолжал жаловаться набессонницу, и мне продолжали выписывать таблетки. Долгими ночами я лежал безсна с широко открытыми глазами, испытывая сильную боль, но меня укрепляла иподдерживала мысль, что выход у меня в руках и ворота для ухода открываются всешире, теперь у меня их было более чем достаточно.

Однако по мере осуществления моего плана настоятельнаянадобность в его исполнении отступала. Удовлетворенный достигнутым, я был готовнемного подождать. Но не слишком долго.

И вдруг теперь, в течение нескольких мучительных минут, уменя на глазах мой план едва не пошел прахом! Его спасла лишь сообразительностьИзабеллы. Девушка собрала таблетки, сложила их в пузырек и наконец подала мне.

Я спрятал его на прежнее место и вздохнул с глубокимоблегчением.

– Спасибо, Изабелла, – с чувством поблагодарил я.

Она не проявила ни любопытства, ни беспокойства, однако быладостаточно проницательна, чтобы заметить мое волнение и прийти мне на помощь. Ямысленно принес ей свои извинения за то, что поначалу посчитал ее слабоумной.Нет, она не глупа.

Что она подумала? Наверное, поняла, что это не аспирин. Явнимательно посмотрел на нее. Невозможно было понять, о чем она думает. Вообщепонять ее, по-моему, было очень трудно.

Внезапно во мне шевельнулось любопытство. Изабелла упомянулаимя...

– Кто это Руперт? – спросил я.

– Руперт – мой кузен.

– Вы имеете в виду лорда Сент-Лу?

– Да. Он может скоро приехать. Большую часть войны он пробылв Бирме. – Она помолчала. – Руперт может поселиться здесь... Вы ведь знаете,замок принадлежит ему.

Мы только арендуем.

– Я удивился, почему... гм, почему вы вдруг упомянулиРуперта?

– Мне хотелось побыстрее что-нибудь сказать, чтобы всевыглядело естественно, как будто мы разговариваем...

Наверное, я заговорила о Руперте... потому что все время онем думаю.

До сих пор лорд Сент-Лу, отсутствующий владелец замка, былвсего лишь именем, абстракцией. Теперь он выступил из тени на свет, становясьреальностью. Мне захотелось больше узнать о нем.

В полдень пришла леди Трессилиан и принесла книгу, которая,по ее словам, могла бы меня заинтересовать. Но я сразу понял, что эта книгаменя не заинтересует, – ловко написанная агитка, заверяющая вас, что, лежа наспине, можно сделать мир светлее и ярче с помощью одних лишь прекрасных идей. Иледи Трессилиан, движимая своим неизменным материнским инстинктом, упорнопродолжала приносить мне подобную литературу. Она мечтала помочь мне статьписателем и уже снабдила меня материалами по крайней мере, трех различныхзаочных курсов: «Как заработать на жизнь писательским трудом» (двадцать четыреурока) и что-то еще в этом роде. Леди Трессилиан относилась к числу тех добрыхи славных женщин, которые никоим образом не могут допустить, чтобы страдалецстрадал в одиночку.

Я не мог испытывать к ней неприязни, но мог – и всяческипытался уклониться от подобной участливости.

Иногда мне помогала Тереза, но подчас она умышленно неделала этого и на мои упреки отвечала, что легкое раздражение – иногда неплохоеболеутоляющее средство.

Как раз в этот день Тереза ушла на какие-то очередныеполитические дебаты, и я остался с гостьей один на один.

После того как леди Трессилиан, вздохнув, спросила о моемсамочувствии и сообщила, насколько лучше я выгляжу, а я поблагодарил ее закнигу и сказал, что книга, очевидно, интересная, мы наконец перешли к местнымновостям. Все наши разговоры в то время сводились к политике. Леди Трессилианрассказала мне, как проходят собрания и как хорошо майор Гэбриэл осадилкрикунов, пытавшихся сорвать его выступление. Потом она высказала мне своисоображения о том, чего действительно хочет страна, как было бы ужасно, если бывсе национализировали, насколько бесцеремонны и бессовестны наши противники икак фермеры на самом деле относятся к Комиссии по регулированию сбыта молока.Наша беседа как две капли воды была похожа на ту, которая состоялась три дняназад.

После небольшой паузы леди Трессилиан снова вздохнула исказала, что хорошо бы поскорее вернулся Руперт.

– Есть такая вероятность? – спросил я.

– Да. Он, видите ли, был ранен... там, в Бирме.

Как несправедливо, что газеты почти не упоминают оЧетырнадцатой армии! Руперт какое-то время лежал в госпитале, и теперь емуполагается длительный отпуск. Тут предстоит решить немало вопросов. Мы делаливсе, что в наших силах, но обстоятельства все время меняются.