В очередной раз я заснула под приглушенные разговоры и смех.

– Я точно знаю, что Морт Гайнсбург физически не может никому изменить, – говорил дядя Моррис.

– Откуда? – в один голос заинтересовались мама и бабушка.

– Все в баре знают, что у него слабая потенция. Несколько лет назад он перенес воспаление простаты. Морт сам постоянно жалуется и горюет о временах, когда мог ходить налево.

– Так он изменял Сильвии! Я же говорила! – засмеялась бабушка.

– Может, и изменял, но сейчас точно нет, – хором возразили отец, дед и дядя Моррис.

По патио раскатился смех, и я улыбнулась в кровати.

Это был последний вечер, когда дела в семье шли привычным чередом. Он ничем не отличался от многих других. Вот почему я всегда вспоминаю его как один из лучших моментов жизни.

Потом все стали хворать.

Началось с мелочей. Однажды я пришла из школы, и мама сказала, что дедушка в больнице, но через несколько дней его выпишут.

Дни обернулись неделями. Вскоре дядя Моррис переехал к нам, чтобы присматривать за мной, потому что родители все свободное время проводили у деда. Меня с собой не брали – нельзя же водить чудо-ребенка туда, где полно инфекции. Я редко видела родных после школы, только дядю Морриса.

Обычно завтраки с дядей проходили весело. Он готовил хрустящие тосты или блинчики, попутно разыгрывая роль французского официанта.

– Мадемуазель Доренфилд, – с сильным акцентом заявлял дядя, – я позволил себе подать к столу свежевыжатый апельсиновый сок.

– Тут мякоть, – подыгрывала я, отодвигая с недовольной гримасой стакан.

– Прошу прощения. Обещаю, подобное не повторится.

– Надеюсь, – высокомерно кивала я.

После чего мы со смехом обнимались.

Больше всего мне нравилось, когда дядя Моррис переворачивал блинчики на лету и ловил их на сковородку. Еще лучше, если они падали на пол и в действие вступал закон о быстро поднятой еде. Если дядя Моррис не успевал поднять блинчик за пять секунд, он выкидывал его в ведро. Надо сказать, он выкидывал и успешно поднятые, но мне нравилось вести отсчет.

Но все пошло по-другому. Пока дедушка лежал в больнице, дядя Моррис ставил передо мной кукурузные хлопья и уходил в свою комнату.

В конце концов деда выписали, и мне разрешили его навестить. Он заметно похудел. Бабушка не выпускала его из постели. Мы обнялись, и я хотела посидеть с ним, но бабушка не разрешила. Мне запомнилось, как она постоянно поправляет деду подушки и нервно отгоняет нас.

– Ему нужно отдохнуть, оставьте его в покое, – то и дело повторяла она.

В тот день я заметила повязку у нее на руке и спросила, где она ударилась.

– Это лекарство. Оно помогает мне заботиться о дедушке.

Вскоре я привыкла к телефонным звонкам посреди ночи – настолько, что иногда даже не просыпалась. Но чаще дребезжащий сигнал будил меня, и я видела свет под дверью. Затем следовали шорохи – родители одевались. Я вылезала из кровати и шла к ним.

– Что с дедушкой? – спрашивала я.

– Все в порядке. Ложись спать, солнышко. Дядя Моррис здесь; позовешь его, если что-то понадобится.

Мне ничего не оставалось, как послушаться.

Позже я узнала, что у деда подскакивала температура, он начинал задыхаться и приходилось вызывать «скорую». Но подробности всплыли только через несколько лет, в разговорах с родителями.

В следующие полгода ночные звонки стали частью повседневной жизни.

Я редко видела бабушку. В конце концов я взбунтовалась, и взрослые взяли меня с собой. Бабушка лежала в кровати с повязкой на руке. Она разрешила прилечь рядом.

– У тебя такие красивые зубы, – сказала она. – Сделай мне одолжение, следи за зубами. Вставные челюсти такое дерьмо.

– Мама! – вскрикнула мать в ужасе: чудо-ребенок услышал плохое слово.

Я не придала значения зубному завету. Меня не смутило, что бабушка лежит в постели, – я решила, что она просто устала.

Но прошло несколько дней, и случилась странная вещь.

Ночью зазвонил телефон. В спальне родителей зажегся свет.

Заплакала мать. Раздались шаги; это дядя Моррис спустился из своей комнаты. Он тоже плакал. Я вылезла из кровати и пошла к родителям.

– Что случилось? – спросила я.

– Солнышко, иди сюда, – всхлипнула мать и жестом подозвала меня к себе.

– У нас очень печальные новости. Бабушка отправилась на небо.

– Дедушка? – поправила я.

– Нет, дорогая. – Мама высморкалась и продолжала: – Сегодня днем у бабушки заболело сердце, и сейчас она в раю.

Я ничего не понимала. Почему бабушка умерла? Она же не болела. Не ела соли. Носила на руке пластырь.

– Но она была здорова, – в недоумении возразила я.

– Мы не хотели тебя расстраивать, – мягко объяснил отец. – Старые люди могут заболеть внезапно и умереть. Так и случилось с бабушкой, – добавил он со слезами на глазах.

Тут я разрыдалась. Я никогда не видела отца плачущим. До сих пор не знаю, что меня расстроило больше – смерть бабушки или горе отца.

– А как же дедушка?

Мелькнула мысль, что меня разыгрывают. Возможно, родители решили, что после ложного известия я легче восприму смерть деда.

– Он все еще в больнице, – выдавила мама.

Три дня спустя состоялись похороны. Дедушка на них не присутствовал. Через пять дней, на поминках, дом ломился от знакомых.

– Твоя бабушка была великой женщиной, – говорили Кэрол и Ричард.

– Ее переполняла жизнь, – кивали Луи и Руфь Голдманы.

– Эвелин была очень добра. Она никогда не сплетничала за чужой спиной, – прослезилась Сильвия Гайнсбург, стоявшая рука об руку с мужем Мортом.

Не прошло и двух дней, как я пришла из школы и обнаружила дома тех же людей. Умер дедушка.

Со смерти бабушки прошло всего две недели. Друзья семьи говорили, что бабушка отправилась вперед, чтобы заказать к воссоединению столик в приличном ресторане. Другие считали, что она решила обустроить дом.

Попав в рай, я первым делом поинтересовалась у бабушки, как она встретила деда.

– Господи, Гарри, неужели трудно дать мне минуту покоя? – повторила бабушка высоким гнусавым голосом, и мы рассмеялись.

Дядя Моррис переехал к нам насовсем. В доме забыли о танцах без повода, пропал чудесный запах сигар, и блинчики больше не взлетали над сковородкой. Дядя целыми днями сидел в своей комнате. Он больше не присматривал за мной. Это я присматривала за ним.

Обильно поливала сиропом его блинчики. Мне так не хватало табачного аромата, что я обрезала сигару и принесла ему. Дядя выкурил ее со слезами на глазах.