другой – помоложе, на вид лет тридцати – тридцати пяти. Старший из мужчин был одет очень элегантно и дорого, а тот, что помоложе, – тоже дорого, но по-молодежному. Я не очень в этом разбираюсь… – Алик развел руками.

– Хорошо, но пока это неважно, рассказывайте суть и не отвлекайтесь на мелочи, – нервно поторопила я Вишневского. – Времени у нас не так уж и много, а я еще не приступала к поискам.

А дальше, по словам Алика, происходило вот что. Мужчины вошли в кабинет. Вернее, вошел один, который постарше, а второй остался на пороге. Он держал в руках что-то вроде свертка средних размеров, завернутого в бумагу, но что именно, Вишневский не мог рассмотреть. Еще раз представившись Валентином Сергеевичем, прошедший в кабинет мужчина огляделся и неожиданно для художника, который просто опешил от такой наглости, бесцеремонно отправился в его мастерскую. Там он по-хозяйски осмотрел все картины и только потом повернулся к Вишневскому и с улыбкой произнес:

– Не буду долго вас задерживать. У вас, как я понял, гости. Так вот, я хочу сделать вам, Александр Андреевич, предложение, а вернее, как это вы, художники, называете – заказ на написание картины. И заплачу я вам так, как вам никто еще за все ваши картины, – на этих словах он обвел рукой все пространство студии, – не платил. – Внезапно улыбка пропала с губ заказчика, и он очень серьезно сказал: – Я заплачу вам за работу двести тысяч долларов.

При этих его словах у Вишневского даже голова закружилась. Двести тысяч долларов! Да уж, таких денег за его картины ему никто еще не предлагал!

Пока он соображал, что ему ответить на такое щедрое предложение, Валентин Сергеевич, которого, по всей видимости, мало интересовала реакция Вишневского на его предложение, тем временем позвал:

– Вовик, принеси нам картину!

Обалдевший от обещанной суммы гонорара, художник даже не сразу сообразил, что, собственно, должен принести Вовик, который остался где-то там, на пороге. Пришел в себя он только тогда, когда увидел на своем мольберте, что стоит в середине студии, картину. Вовик как раз только что снял с нее бумагу, в которую она была завернута.

Это была даже не совсем картина, а, как это называется у художников, – натурный этюд. На нем была изображена церквушка на берегу реки или озера.

Большой знаток живописи русских художников, Вишневский безошибочно угадал в нем работу кисти Алексея Саврасова и изображенный на нем пейзаж, легший потом в основу его знаменитой картины с грачами и церквушкой постройки конца восемнадцатого века. Скорее всего, это был один из двух этюдов, которые художник писал в селе Молвитино в Костромской (в то время еще губернии) области, когда работал над созданием своей будущей картины под современным ее названием «Грачи прилетели».

Копия (а Вишневский решил в тот момент, что это именно копия) знаменитого этюда была настолько великолепно выполнена, что он даже подошел поближе, чтобы хорошенько ее рассмотреть. И отпрянул, когда увидел в левом нижнем углу полотна надпись «1871. С. Молвитино. А. Саврасовъ».

Он непонимающе и растерянно посмотрел на стоящего рядом с ним Валентина Сергеевича, и тот согласно кивнул, словно в подтверждение догадки Вишневского, что эта картина вовсе никакая не копия, а самый настоящий оригинал.

И тут Вишневский вдруг вспомнил, что примерно пару месяцев назад в среде художественной братии велись разговоры о том, что в Москве из частной коллекции одного из богатых любителей живописи была украдена картина кисти Саврасова. И картину эту никак не могут найти уже целых полгода, как и следов тех, кто ее похитил. Они – и картина, и похититель – словно под землю провалились. И вот теперь эта самая картина, а вернее, этюд, стояла в студии у Вишневского. А этот Валентин Сергеевич, похоже, и был тем, кто украл эту картину. Ну, может, не он сам, но этот его Вовочка – уж точно. Вон у него какая бандитская морда!

Неприятный холодок пробежал у Вишневского сначала по загривку, потом по спине и спустился ниже, обосновавшись где-то в области пяток.

Опять же, не обращая внимания на реакцию художника на такой поворот дела, Валентин Сергеевич потер руки, словно они у него замерзли, и, обращаясь к Вишневскому, сказал:

– Ну вот, дорогой Александр Андреевич, а теперь я вам расскажу, в чем заключается ваша работа. Сложного для вас тут ничего не предвидится. Шедевров рисовать не надо, у меня, как видите, есть шедевры получше ваших котов. – Он хохотнул, довольный своей шуткой, и продолжил: – От вас лишь требуется поверх этой картины нарисовать что-то незамысловатое. Ну, что вы там обычно рисуете на заказ… – Валентин Сергеевич загадочно улыбнулся какой-то своей мысли и закончил речь: – Вот и все, собственно.

Он развел руками и стал с нескрываемой иронией смотреть на Вишневского. Тот же совсем растерялся, побледнел, но потом с трудом выдавил из себя:

– Забирайте картину и уходите из моего дома. Будем считать, что вы не приходили ко мне, и я этого, – он показал на этюд, – не видел, как и вас самих.

Валентин Сергеевич покачал головой и поцокал языком, как бы осуждая такое скоропалительное решение художника, но продолжал молчать и многозначительно смотреть на него.

– Если вы сейчас же не уйдете, я вызову полицию, – настаивал Вишневский и даже показал нахалу сотовый телефон, который до сих пор держал в руке.

Но тот даже не пошевелился, зато пошевелился Вовик. Он подошел к художнику, взял его за руку, в которой был телефон, и так ее сжал своей клешней, что Вишневский подумал, что тот сломает ему запястье. Рука разжалась, и телефон упал на пол.

– Никому вы не позвоните, – спокойно и даже как-то весело сказал Валентин Сергеевич. – Я пришел к вам с деловым предложением, честно раскрыл вам его суть, предложил хорошие деньги. А вы? Как вы себя ведете? – Он покачал головой, словно осуждая действия художника. – Нет уж. Теперь у вас только два выхода из создавшегося положения. И, прошу заметить, создал его не я, а вы сами, дорогой мой Александр Андреевич.

Валентин Сергеевич прошелся вдоль картин, которые стояли возле стен студии, и вернулся к художнику, что стоял под пристальным наблюдением Вовика и потирал пострадавшее запястье. Телефон так и лежал на полу возле его