– Александр, – не дала я ему развить свою мысль до конца и, закатив глаза, ответила: – Я ничего сейчас и ни про кого не думаю, я пока еще только собираю сведения о том, кто и где в вашей квартире находился в момент, когда вы… когда вас шантажировали и заставили ввязаться в авантюру с картиной, – решила я назвать вещи своими именами.

Вишневский заметно занервничал и покосился на Василису. Но та, надо отдать ей должное, держалась достойно и даже не оторвала сосредоточенного взгляда от дороги.

– Ты знаешь, теперь я припоминаю, – спокойно сказала она. – Когда я оглянулась, чтобы пригласить Валентину Яковлевну сесть в кресло… Мы решили начать смотреть фотографии без Алика, – пояснила она. – Так вот, в гостиной я ее не увидела. Я сначала подумала, что она ушла в свою комнату, но тут увидела, как она выходит из кухни со стаканом воды. Я помахала ей, приглашая присоединиться к нам, но она показала мне на голову и сказала, что ей нужно выпить лекарство и прилечь. Мол, голова сильно разболелась. Тогда я не обратила на это внимания, а теперь вспомнила, и мне показалось странным…

Василиса замолчала, словно обдумывая то, что собиралась мне сейчас сказать, но потом чуть повернула голову, словно приняла решение, и сказала:

– Я вот что подумала. Зачем бы ей нужно было ходить за водой на кухню, если у нее на тумбочке всегда стояла бутылка с водой и стакан? Ведь чтобы запить лекарство, не нужно было ходить за водой так далеко.

– Ну, мало ли, – пожал плечами Алик. – Может, у нее вода в бутылке закончилась…

– Может, и так, – неуверенно сказала Василиса. Но потом что-то вспомнила и оживилась. – Нет, не закончилась, я вечером к ней в комнату заходила, когда все ушли, справиться о здоровье, и у нее на столике стояли два стакана, а бутылка была еще наполовину с водой.

Я снова мысленно поставила себе галочку, отмечая еще один немаловажный для меня факт.

– Ладно, с мамой все ясно, – подумав немного, продолжила я. – Теперь давайте вернемся к художнику Писакину. Скажите, Александр, а вот этот ваш друг – он тоже успешный художник, как и вы? Вот только не стоит опять задавать мне вопрос о том, что я думаю или не думаю, – предотвратила я попытку Вишневского задать мне в очередной раз глупый вопрос. – Просто ответьте мне, а выводы я буду делать сама.

Алик вздохнул и нахмурился, не совсем довольный моим с ним обращением. Ну и пусть. Мне ведь платят не за политесы, а только за раскрытие дела. А чтоб его раскрыть, порой приходится и не такие вопросы задавать. Так что пусть терпит.

– Нет, – нехотя ответил на вопрос Алик. – У Володи картины продаются куда как хуже моих. – Внезапно Вишневский оживился и, словно оправдывая знакомого, добавил: – Понимаете, он хороший художник, но его картины, они…

– Они, как у многих, – обычные, – сказала, как отрезала, Василиса.

– Да, – вяло подтвердил Вишневский. – У Писакина нет своей манеры, нет авторского, узнаваемого почерка. Нет изюминки, которая бы выделяла его среди многих и многих питерских, да и не только питерских художников. Его, конечно же, покупают, но все больше разные организации, чтобы просто украсить свои офисы каким-нибудь современным искусством. Володя – он не реалист в живописи, он больше тяготеет к абстракциям. А в России абстракция не так ценится, как за рубежом.

– Так кто ему мешает продавать картины за бугор? – удивилась я.

– Таня, – терпеливо стал объяснять мне Вишневский, – за бугром, как вы выражаетесь, и своих абстракционистов хватает. Там покупают, конечно же, всякое. – Он неопределенно так покрутил рукой. – Но там покупают имя, а не картины. Имя художника, который уже засветился на разных международных выставках, и все такое… У Писакина же с этим не сложилось, – грустно добавил он. – Хотя, как у художника, у него неплохие данные.

– Алик, он тебе сильно завидует, – неожиданно сказала Василиса. – Я видела это по нему, когда он приходил к нам. Как он на все смотрел, как комментировал обстановку и… – она чуть развернулась к Вишневскому, – как он всегда тебя критикует! Как постоянно придирается к твоим картинам, смеется, что ты своими котами уже весь Питер наводнил…

– Василиса, – одернул ее супруг, – смотри на дорогу и не отвлекайся! И ты не права. Мы очень ладим с Володей. Да, у нас есть разногласия, но это ничего не значит! – стал он вдохновенно защищать Писакина.

«Ага, – подумала я. – Прямо драма в духе Моцарт и Сальери. А что, вполне даже может быть. Писакин откуда-то узнает об очень выгодном заказе, его амбиции не выдерживают такого удара, и он решает похитить картину, чтобы, значит, помешать обогащению своего заклятого „друга“, который более удачлив, чем он».

Я хотела задать Вишневскому еще пару вопросов по поводу этого самого Писакина, но тут Василиса бодро заявила:

– Все, приехали на Канареечную. Что дальше?

Глава 14

Мы вышли из машины и огляделись. И только сейчас, зажмурив от яркого солнца глаза, я заметила, какой сегодня ясный и теплый день. Было уже почти пять часов, но солнце светило так ярко, что создавалось ощущение, будто день еще только начался. Занятая расследованием, я практически выпала из реальности, и мне казалось, что прошла уже целая вечность с того момента, когда ранним утром Алик наконец-то появился дома и мы с Василисой узнали о пропаже картины.

Тяжко вздохнув, я вспомнила о своем потерянном отпуске и обратилась к художнику:

– Ну как? Что-то вспомнили? Давайте напрягите память. Ведь опоили вас уже после того, как вы зашли в квартиру. Значит, хоть что-то вы должны помнить!

Вишневский огляделся и решительно сказал:

– Да, я помню какие-то фрагменты. Например, как выглядел фасад дома, двор, подъезд и даже дверь квартиры, но вот номер дома и номер квартиры – убей, не помню. Я ведь тогда и не старался запомнить адрес. Просто сворачивал, куда говорили, и шел, куда вели. Помню, правда, что этот дом находится где-то в середине Канареечной улицы, по левую сторону от дороги.

– Ага, уже что-то! – порадовалась я. – А сама-то улица – большая?

– Не очень, – пожал плечами художник.