Но стоит мне взглянуть на неё, как я буду думать об этом вновь. Чёрт!

— Здравствуйте, подскажите, где четыреста двенадцатая? — Прерывает мои раздумья один из посетителей.

Мужчина лет пятидесяти, на его плечах небрежно наброшенный халат, на лице медицинская маска, в руках большой букет из красных роз.

Я не спешу отвечать, медленно обвожу его взглядом. Видно, что посетитель достаточно состоятельный, на его руке дорогие часы, под халатом солидный деловой костюм, бахилы надеты поверх начищенных до блеска туфель. Пусть всё не слишком новое, но явно стоит денег.

Неужели, это её мужчина? Не могу в это поверить.

— Вы к Кукушкиной? — Спрашиваю я, прищурившись.

— Да, к Алиске. — Кивает он, глядя на меня снизу вверх.

«Алиска».

У меня неприятно сосёт под ложечкой.

От одной мысли, что я мог бы сказать ей «ты» вместо «вы», у меня замирает сердце, а этот тип вот так запросто зовёт её Алиской.

— Дальше по коридору. — Хмуро говорю я, продолжая оглядывать мужчину уже в попытке придраться хоть к чему-то в его внешнем виде или поведении. — И наденьте халат, как следует. — Уже строже добавляю я. — У нас с этим серьёзно.

— Спасибо! — Сияет он.

Бросает букет на скамью, спешно всовывает руки в рукава халата, затем подхватывает букет и несётся в нужную палату.

Я ещё с минуту топчусь на месте, глядя ему вслед, и только потом решаюсь войти в свой кабинет. Захожу, оставляя дверь приоткрытой, и сажусь в кресло.

Невелина сегодня утром сплетничала с сёстрами о том, что Алиса Александровна ведёт какую-то колонку в журнале. Нужно будет навести об этом справки. Хотя, зачем мне это? У неё же есть этот хлыщ в халате. Наверняка, пришёл поинтересоваться, как поживает его будущий ребёнок.

Мерзкий такой. Фу. И улыбка фальшивая.

Сальный старикашка. Такие пачками лечатся от полового бессилия и ни черта не могут без волшебных таблеточек — мне ли, как врачу соответствующего профиля, не знать об этом.

Я откидываюсь на спинку кресла и ощущаю, как по всему телу разливается возмущение. Не может быть он её любовником. Не может! Не представляю, что такая, как она, даже ради денег может позволить такому, как он… прикоснуться к себе.

И только я брезгливо морщусь, как в коридоре вдруг слышатся крики.

— Убирайся! — Кричит кто-то. Голос явно женский. — Видеть тебя не хочу!

Я встаю с кресла, выхожу в коридор и вижу, как из палаты номер 412 пулей вылетает этот мужичонка.

— Алисочка… — Растерянно бормочет он. — Прости меня!

— Уходи! — Голосом Кукушкиной из-за двери.

— А как же ребёнок? — Мужчина пробует сделать шаг обратно в палату, но ему в лицо летит его же букет.

Ударяется в лоб и валится к ногам.

— Не будет никакого ребёнка! Ничего не будет! И вообще, тебя это больше не касается! — Доносится из палаты.

А затем дверь закрывается. С грохотом, очень эффектно.

Мужчина остаётся стоять посреди коридора, шокировано глядя на лежащий в ногах букет и падающие с собственной головы лепестки роз.

Я подбираюсь всем телом, ожидая того, что последует дальше. Хочу остановить незнакомца, если он станет барабанить в дверь, но тот, кажется, не решается этого сделать. Под взглядами испуганных пациентов и медсестер, повыскакивавших из всех дверей, он виновато опускает голову, бормочет «простите» и, переступив через цветы, трусливо убегает к лестнице.

— Лесь, скажи, пожалуйста, что мне сейчас послышалось всё, что он сказал! — Прошу я дрожащим голосом.

Телефон пляшет у меня в руках, и я даже не уверена, тот ли номер я набрала. Подхожу к окну, чтобы опереться ладонями на подоконник и вдруг вижу её — там, под окнами, в парке. Подруга стоит, трусливо прижавшись к берёзе, крутит в руках желтый листик, и смотрит вверх, на здание больницы. Выискивает взглядом нужные окна.

— Алис, я… — она замирает потому, что видит мой силуэт за стеклом. Листик падает к её ногам. Девушка робко поднимает руку и машет мне. — Привет.

— Леся, ты можешь мне объяснить, почему мой отец говорит, что вы с ним теперь вместе?! — Я почти срываюсь на крик.

Мне хочется, чтобы она опровергла его слова, хочется верить, что я не потеряла подругу, но, зная отца — вряд ли. Всё, в чём признался этот похотливый пёс, легко может оказаться и правдой.

— А он… так сказал? — Робко интересуется Леся.

Я вижу, как девушка переминается с ноги на ногу, будто мёрзнет. Она подносит руку к лицу и закрывает рот. Видно, что ей тоже не по себе.

— Я спросила у него, какого чёрта он делает в больнице. — Хрипло отвечаю я. — Спросила, кто ему рассказал про меня.

— Я… я просто беспокоилась о твоём состоянии… — жалобным голосом вставляет подруга.

Теперь уже явно бывшая.

— Я и подумать не могла, что это ему всё выложишь!

— Но он же твой отец! — Леся воздевает руку к небу.

— Да мне плевать, кто он. — Я чувствую, как по моим щекам катятся слёзы. — Природа так распорядилась, что он стал моим биологическим родителем, но называть его отцом? Не слишком ли, для такого, как этот тип? Он гулял с какими-то бабами, пока дочь в нём нуждалась! И не один раз, а десятки! Да о его похождениях не слышал только глухой: мамины подруги, мамины коллеги, родительницы чуть ли не всех одноклассников, соседки и даже продавщица хлебного! В нашем районе не осталось ни одной юбки, которую бы он не задрал! Мне было так стыдно!

— Алиска…

— Пошли вы, знаешь куда, со своей Алиской?! — Не выдерживаю я. — Ты-то! Ты-то куда, Лесь? Ты же знала обо всём! Всегда знала о том, какой он негодяй! Какой бабник! С детства была свидетелем всех его загулов! Вот скажи, на хрена тебе этот потасканный кобель, а?

— Алис, он ведь изменился. Хочешь верь, хочешь — нет.

Вижу, как она прикладывает ладонь к сердцу — якобы говорит искренне, и я должна ей поверить.

— Я не ожидала от тебя такого вероломства, Леся. — Тоже искренне говорю я. — И мне тебя жаль. Мы росли вместе, и ты в курсе, что он тебя просто использует. Ис-поль-зу-ет!

— Александр Палыч любит меня, Алис! Зря ты так! — Причитает она, мотая головой. — Ты… ты просто ревнуешь!

— Александр Палыч никого не любит. — Надломлено произношу я. — Александра Палыча в твоём случае привлекает лишь молодое тело, Леся. У всех его сверстниц по четыре складки на животе, дряхлые задницы, отвисшие до пупа сиськи, вставные зубы и по несколько внуков. Дома его никто не ждёт, он никому не нужен, а моя ровесница — лишь вожделенный кусок мяса для такого старого засранца, как Александр Палыч. Разве нет? Впалый живот, задорные титьки, упругая жопа и готовность трахаться до утра, если у него останутся силы. Ах, да, и ещё жаркое с вином к ужину, так?