После сказанного у меня во рту разливается противная горечь. Известие о том, что мой папаня спит с моей лучшей подругой, бьёт больнее пощёчины. Теперь же я ощущаю, что вернула этот удар, только мне не становится легче.

— Какая же ты мерзкая, Алиса… — Тихо произносит Леся.

— Какая же ты подлая, Леся! — Возвращаю я ей её оскорбление. — Ты прекрасно знала, как я к нему отношусь, и каково мне будет слышать о том, что он и тебя добавил в свою коллекцию, но нет, тебе этого было недостаточно — ты рассказала ему о моей беременности!

— Он имеет права знать! Он станет дедушкой! — Возражает она.

— А ты кем? Бабушкой? — Усмехаюсь я, размазывая слёзы по лицу. — Так, что ли?

— Тебе придётся смириться, что мы с твоим отцом любим друг друга!

Я вижу, как Лесечка топает ножкой, и мне становится противно и тошно одновременно. Интересно, когда отец положил на неё глаз? Надеюсь, не тогда, когда она вот так же топала ножкой на лестничной площадке, не желая идти в садик.

— Как вы, вообще, снюхались? — Брезгливо спрашиваю я. — Ты ж всех ухажёров отшивала: этот недостаточно молод, тот недостаточно богат, этот вообще урод. А тут бинго? Так выходит? Вполне себе юный дедуля, состоятельный. Эдакий сексуально активный стрекозёл! Подумаешь, небольшое брюшко, да? Зато своя квартира, машина и счёт в банке!

Я сама захлёбываюсь ядом обид, выплёскивающихся из меня наружу, но ничего с собой поделать уже не могу. Мне хочется, ужасно хочется уколоть её ещё больнее, чтобы Леся почувствовала себя так же, как в тот момент, когда отец, как ни в чём не бывало, заявил мне с порога палаты, что трахает мою обожаемую подругу.

Для него это как чаю мятного попить!

Боже… мятный чай…

И как я сразу не догадалась?

— Ты не права, Алиса. Мы… мы… у нас давно любовь! Александр Палыч — очень благородный человек, зря ты так о нём.

Очень благородный. Такой благородный, что отправился окучивать очередную идиотку в тот вечер, когда его жена умирала от рака.

— Мы поженимся, мы уже решили. — Добавляет Леся. — И тебе придётся смириться!

— Ну, конечно. — Киваю я, стискивая челюсти. Новая волна слёз затягивает глаза. Я пытаюсь продышаться, затем смахиваю влагу с век и вижу, как отец там, под окнами, уже подходит к моей подруге. — Совет вам, да любовь. — Тихо говорю я.

— Зачем ты сказал ей про нас? — Слышится недовольный Лесин писк.

— А как, по-твоему, я должен был объяснить, что знаю про госпитализацию и беременность?

— Мы же договаривались сказать ей позже!

Не желая выслушивать их перепалки, я сбрасываю вызов и отхожу от окна.

Мне не хочется видеть этих двоих вместе. Они мне отвратительны. Оба. И подруга, которая с такой лёгкостью запрыгнула на моего отца и выболтала ему все мои тайны, и отец, который к старости, оставшись один, вдруг воспылал любовью к тому, кто вдвое младше его, а также стал на удивление таким заботливым, что припёрся ко мне в больницу.

Я вытираю слёзы, умываю лицо и начинаю ходить по палате.

Надоело быть беспомощной. Я со всем справлюсь сама: и с ребёнком, и с работой, и с любыми трудностями. Вот только выгоню из себя этот чёртов камень, выпишусь из лечебницы, встану на ноги и всем докажу, что не нужно меня жалеть.

Намотав несколько кругов в узком помещении, я выхожу в коридор.

— Всё хорошо? — Интересуется доктор, столкнувшись со мной в одном из закутков.

— Да. — Словно зомби, отвечаю я, даже не глядя на него. — Замечательно.

И иду дальше.

Сейчас у меня такое состояние, что никакие доктора, даже красавчики, не способны его облегчить.

— Молодец, двигайся больше. — Хвалит меня Анфиса Андреевна.

И я хожу, хожу, хожу.

Хожу после ужина. Когда за окном темнеет, хожу. И когда все ложатся спать, я продолжаю ходить в своей больничной конуре.

А потом меня прорывает.

Я понимаю, что мне нужно хотя бы прореветься. Понимаю, что больше так не могу. И не хочу. Ничего не хочу!

Я осторожно покидаю палату, на цыпочках пробираюсь к лестнице, выхожу и быстро поднимаюсь на последний этаж. Толкаю массивную металлическую дверь, и та, на удивление, легко подаётся. Путь на крышу открыт!

В лёгкие врывается холодный осенний воздух, ветер рвёт волосы, но меня это не останавливает — я решительно выхожу и прикрываю за собой дверь, чтобы никто не помешал. Чувствую, как мороз впивается в кожу, но делаю несколько несмелых шагов. Останавливаюсь, собираюсь с мыслями, а затем продолжаю движение к краю крыши.

Мои плечи расправлены, спина прямая, и я больше не ощущаю холода. Чем ближе подхожу, тем ярче горят огни ночного города. Шаг, ещё шаг, уже кружится голова. Я жадно вдыхаю холодный влажный воздух, ставлю ногу на парапет и позволяю слезам затопить моё лицо.

Только здесь и только в этом моменте остро чувствую своё желание жить — мне это очень было нужно.

А затем резкий порыв ветра заставляет меня пошатнуться, и я слышу чей-то крик:

— Алиса! Стой!

Я не отдаю себе отчёта в том, что, выкрикивая её имя, я фактически перехожу на «ты». Но едва тёмная фигура принимает в лунном свете вполне узнаваемые очертания, и я вижу, как она стремительно оказывается у самого парапета, и у меня останавливается сердце. Я кричу, потому что узнаю её.

В следующие секунды у меня просто не остаётся времени на размышления: я бросаюсь вперёд с воплем «Стой!», а у самого в ушах гудит её: «Не будет никакого ребёнка! Ничего не будет!»

Что же ты творишь, Алиса? Почему именно так?

Первый раз в жизни я мысленно благодарю родителей за свои физические данные, плюс сказываются многолетние занятия баскетболом до травмы: я преодолеваю широким шагом разделяющие нас метры буквально за мгновение, и хрупкая девичья фигурка, покачнувшись на ветру, неуклюже сваливается назад — в мои объятия.

— Ох… — Выдыхает она, когда мои пальцы цепко смыкаются на её животе.

Я спускаю девушку вниз, ставлю её на ноги, но всё ещё не могу расцепить руки — те впились в её тело, словно насмерть. Мы стоим, прижатые друг к другу, и тяжело дышим. Я втягиваю носом аромат её волос, а она, возможно, ощущает сейчас спиной, как сильно бьётся моё сердце.

А затем я чувствую, как Алиса начинает медленно обмякать, и понимаю, что она просто бессильно валится с ног. И плачет.

Я аккуратно перехватываю её беспомощное тельце, поворачиваю девушку к себе лицом, и вижу, что она практически захлёбывается собственными рыданиями. Прижимаю её к своей груди и позволяю её слезам промочить мою рубашку насквозь.

Я держу её крепко. Не хочу отпускать.