– Вот это да. – У Варенцовой, совершенно спокойнослушавшей про апокалиптические эксперименты, в этом месте вдруг округлилисьглаза. Впрочем, она тут же вернула деловой тон: – Так, с американцами ясно. Ачто у нас? Насчёт догнать и перегнать?..

– Перегонять Америку нам нельзя, – улыбнулсяПетя, – увидят наш голый зад… Слышала про эпопею по размагничиваниюкораблей? Всё почти как у проклятых, и тоже не абы кто возглавлял – Крылов,Иоффе, Курчатов… Так вот, размагничивание – это официально, а на деле«Элдриджей» у нас была чуть не эскадра, вот тут они перечислены. Следующимэтапом куда-то запичужили бронепоезд «Красный»… в коммуне остановка, вот толькогде она, та коммуна… Потом, конечно, тоже занимались вовсю, но здесь ужезасекреченность страшная, не подберёшься… Ну и апофеоз – тоже почти как вАмерике, видимо, закономерный в плане фундаментальной науки. Исследовательскийрадиокомплекс «Сура». Нижегородская область. Сугубо мирный, естественно.

– Кстати, о «Суре», – кивнула Варенцова. –Надо откорректировать Наговицыну легенду. Пусть он просит у Панафидина краснуюртуть не на подрыв кремлёвского бункера и секретного метро, а на ликвидацию«Суры». И намекает не на чеченцев, а на арабов из «Флейты небес». Чует моядушенька, если Панафидин на HAARP дал… чем «Сура» хуже? Одни и те же яйца,только в профиль.

– Ясно, – нахмурился Седов. – Ясно… бегу кНаговицыну. Разрешите идти, товарищ подполковник?

В глубине души он был недоволен. Существуй на свете хотькакая-то справедливость, пошёл бы к Панафидину сам…

– Идите, – тоже перешла на строгое «вы» Оксана,но, как только за Петей закрылась дверь, улетела мыслями весьма далеко открасной ртути и глобальных проблем.

«Значит, говоришь, гадюшник, рыжий кот, обрезанный мудрец имонеты в лапы? Ну и ну, чудеса… Ай да Тихон, ай да поганец…»

Он уже понимал, что на службу завтра ему не идти, и, когдаутром, ни свет ни заря, запищал телефон, – схватил трубку, догадываясь,откуда звонок.

– Семён Богданович, никак ты? – отдалось вухе. – Ну что ли, касатик, здравствуй. Это касаемо домика-пряника,служивый сказал, ты, дескать, согласный… А коли так, надо бы потолковать.Душевно, келейно, с глазу на глаз. Ты как, голубь, не против?

Голос, даром что старушечий, был какой-то фатовской,ёрнический, исполненный незлобивой иронии. Словно опытная периферийнаяпотаскуха беседовала с пока ещё невинным клиентом.

– Не против, – ровным голосом ответил Песцов и селна кровати. – Где, когда?

– По левую руку от перепутья, где вчерась ты неразминулся с «зубилом», есть палисадник. А в ём памятник. Чугунный. Так вот поправую руку от статуи, ежели к ней повернуться задом, стоят лавочки. Будь насамой крайней через час… Ну что, голубь мой, осознал? Тогда лети себе. Я твоюфизию знаю, подойду. Вот тогда-то мы с тобой… душевно, келейно… Давай.

И голос в трубке умолк.

Песцов посмотрел на часы…

С учётом расстояния и неизбежных утренних пробок получалось,что времени у него было всего ничего. Пришлось на скорую руку глотнуть кофе иобойтись без душа, а в качестве зарядки использовать марш-бросок до стоянки…

В итоге он прибыл на место за десять минут до назначенногорандеву. Поставил машину так, чтобы просматривалась из сквера, глянул посторонам и зашагал по аллейке.

Чугунный памятник, на который он, проезжая, обычно необращал внимания, показался знакомым. Ну да, ещё телепередача была, как егооткрывали. Осенью здесь нашла упокоение очередная скульптура, подаренная городуна Неве известным московским ваятелем. Стараниями этого мастера металлическихПетров у нас должно было скоро стать не меньше, чем некогда – ВладимировИльичей. Песцов помнил благородные седины художника и его сдержанную обиду:место для изваяния виделось автору не иначе как против Мариинского дворца,через мост от знаменитого, вздыбившегося на двух точках коня, чтобы композицияплощади обрела уже окончательное завершение. Или на Стрелке, чтобы свадебныекортежи подъезжали пить шампанское и фотографироваться с чугунным царём. Анеблагодарные питерцы вместо этого загнали его вымечтанное-выстраданное детище,венец всей творческой жизни, куда Макар телят не гонял…

Песцов присмотрелся к памятнику и понял, что давнеетелевизионное впечатление не обмануло. Трёхметровый Пётр стоял как аршинпроглотив, держал левую руку в кармане, а правую – сжатой в кулак, пустые глазасмотрели в сторону невидимой отсюда Большой Невки. Бутылок из-под шампанского упостамента не было видно, зато в наспех выкопанном пруду за зиму прижиласькабельная катушка. И надо всем этим плыло северное апрельское небо, такое жеравнодушное, холодное и непогожее, как вчера…

Крайняя скамейка по правую руку оказалась украшенамемориальной табличкой, гласившей: «Это дар от депутата Миловидова своемупостоянному электорату». Рядом было вырезано крупными буквами: «Зенит –чемпион» и помельче: «Шерстобитова сука», «Антон + Денисик = любовь». Ну и,естественно, в разных сочетаниях всё богатство русского языка.

Песцов глянул на часы, сел, время свидания приближалось. Шумуличного движения приглушённо доносился сюда, зато громко орала хозяйкаовчарки, опрометчиво спущенной с поводка:

– Рекс, стоять! Стоять, кому я сказала! Ко мне! Ко мне,говорю! На! На!.. Ну что за собака…

Но вот сзади послышались шаги, старческое кряхтение, стукпалки… и из-за чугунного Петра появилась ухмыляющаяся старуха. Не трогательныйбожий одуванчик и не та крепкая русская бабка, что со своим дедкой тянула изземли упрямую репку. Именно старуха, карга, старая перечница, ведьма, омерзительнаяво всех аспектах и планах. Лицом и манерами она напоминала Шапокляк, а одетабыла в жуткое пальто, бесформенную шляпку и боты «привет с кладбища». В правойруке старуха держала саквояж, в левой – суковатую палку, а синюшные, тронутыегерпесом губы слюнявили погасшую «беломорину». И всё это – не считаятошнотворного (Песцов оказался как раз с подветренной стороны), едва ли нетрупного запаха, ею распространяемого.

– Ну здравствуй, что ли, касатик, – прошамкалаведьма, уселась с ним рядом, со стуком положила на лавочку свою палку. – Ая тебя сразу признала. Эх, скинуть бы мне годков эдак тридцать… а лучше сорок…Уж я бы тебя, голубь, захороводила, ох и захороводила бы я тебя, сизокрылый. Смозгов бы свела. Ты, голубь, не сомневайся, так, голубь, и знай: исправнее меняв энтом деле никого нет. Деле молодом, нехитром…

– Утро доброе, уважаемая, – угрюмо, борясь с чистофизиологическим позывом удрать, отозвался Песцов. – А нельзя ли перейтисразу к делу? Только не к молодому и нехитрому. Я весь внимание…

Соврал: не внимание, а непонимание. В голове пока что невыстраивались зубры из ГРУ, дело на миллион и старая стерва. Ей-то здесь,спрашивается, каким таким боком?.. Шла бы лучше в баню, отмылась от запахамогилы, а ещё лучше – закопалась сразу обратно…