Она стояла в лодке. Двое мужчин гребли, а двое других поддерживалискульптуру. Лодка причалила к берегу, и мужчины вынесли скульптуру на берег.Жители стали аплодировать им из темных квадратов открытых окон.

Сапер увидел лицо кремового цвета и нимб над головой измаленьких лампочек. Сам он лежал на бетонном доте, между городом и морем, инаблюдал, как четверо мужчин вылезают из лодки, поднимают и несут гипсовуюстатую высотой в полтора метра и идут по берегу, увязая в песке. Они идут, неостанавливаясь и не думая, что берег может быть заминирован. А может, они видели,как немцы заминировали берег, и знают безопасный путь?

Все это происходило в Габичче Маре 29 мая 1944 года. В этотдень у городских жителей был праздник – морской фестиваль Девы Марии.

Взрослые и дети высыпали на улицу. Появились оркестранты внарядной одежде. Они, конечно, не собирались играть и нарушать правилакомендантского часа, но их присутствие с начищенными до блеска инструментамибыло частью церемонии, которую нельзя искажать.

И вдруг, совершенно неожиданно для них, он выплыл изтемноты, в тюрбане, с автоматом в руках, с минометной трубой на ремне заплечами и испугал их. Они никак не ожидали, что на этой ничейной полосепоявится военный.

Он поднял автомат и поймал в прицел лицо Девы Марии –нестареющее, неживое, в отличие от загорелых мужских сильных рук, которые неслиее. Она снисходительно покачивала головой в ореоле из двадцати зажженныхлампочек. На ней был плащ бледно-голубого цвета, левое колено слегка согнуто,чтобы подчеркнуть мягкие складки.

Эти люди не были мечтателями. Они пережили фашистов,англичан, галлов, готов и германцев. Их так часто завоевывали, что они ужепривыкли к этому. Но тем не менее они свято соблюдали свои традиции ипраздники. Вот и эту кремово-голубую гипсовую фигуру привезли по морю,поставили в тележку для винограда, украшенную цветами, и повезли на площадь.Оркестранты молча шли впереди. Он должен был обеспечить их безопасность, но немог ворваться в их процессию, находиться среди них, нарушать их церемонию,шокировать детей в белых одеждах своим оружием.

Поэтому он пошел по другой улице, южнее, и старался идти соскоростью движения процессии, так что на перекрестке они встретились. Он поднялавтомат и еще раз поймал ее лицо в прицел. Они довезли ее до мыса, которыйвыходил в море, поставили там и разошлись по домам. Никто и не подозревал, чтоон все время следил за ними.

Ее лицо все еще было освещено. Четверо мужчин, которыепривезли ее на лодке, сели на площадке вокруг, словно часовые. Батарея началасадиться, и лампочки совсем погасли где-то около половины пятого утра. Онпосмотрел на часы. Снова посмотрел сквозь прицел на четверых мужчин. Двое изних спали. Он перевел прицел на ее лицо и стал изучать его. Сейчас оновыглядело совсем по-другому. В полумраке оно казалось более близким и живым,напоминая знакомое лицо: сестру… или дочь, которая у него когда-нибудь родится.Если бы он мог, то оставил что-нибудь на память. Но у него была своя вера, своярелигия.

* * *

Караваджо заходит в библиотеку. Он проводит здесь почти вседни. Как всегда, книги для него – великое таинство. Он достает с полки одну изних и открывает на титульной странице. Проходит минут пять, и он слышит тихийстон.

Он оборачивается и видит, что на диване спит Хана. Закрывкнигу, он отходит назад, за выступ под полками. Хана спит, свернувшись калачиком,прислонившись щекой к пыльной парче дивана, кулак под подбородком. Бровишевелятся, лицо сосредоточено. Ей что-то снится.

Когда он впервые увидел ее, здесь, на вилле, она была, какнатянутая струна. Тело, которое прошло через войну, худое и подтянутое. Будто влюбви, исчерпало каждую свою клеточку.

Он вдруг громко чихнул, а когда поднял голову, она ужепроснулась и уставилась на него.

– Угадай, сколько сейчас времени.

– Примерно 4.05. Нет, 4.07, – сказала она.

Это была их старая игра. Он выскользнул из комнаты, чтобыпроверить часы, и по его уверенным движениям она поняла, что он недавно принялочередную дозу морфия, был оживленным и четким, с присущей емусамоуверенностью. Она сидела и улыбалась, когда он вернулся, покачивая головой,удивляясь, как точно она определила время.

– Я родилась с солнечными часами в голове, да?

– Но ведь ночью они спят?

– А есть лунные часы? Может быть, их уже изобрели?Может, каждый архитектор, проектирующий виллу, обязательно предусматриваетместо для лунных часов – на случай, если в дом залезут воры.

– Какая трогательная забота о богатых!

– Давай встретимся у лунных часов, Дэвид. Там, гдеслабые становятся сильными.

– Ты имеешь в виду английского пациента и себя?

– А знаешь, год назад у меня мог бы родиться ребенок.

Теперь, когда его рассудок ясен и точен благодаря морфию,она может говорить о себе, и он будет слушать ее, будет с ней. И онарассказывает ему о себе с той искренностью, которая бывает, когда мы не знаем,происходит все это во сне или наяву.

Караваджо знакомо такое состояние. Он часто встречал людей улунных часов. Нарушал их покой в два часа ночи, когда случайно опрокидывалкакой-нибудь шкафчик в спальне, и тот с грохотом падал на пол. Он пришел квыводу: когда люди в таком шоке, это удерживает их от страха и насилия. И онпользовался этим, хлопая в ладоши и безостановочно болтая, подбрасывая передглазами ошеломленных хозяев дорогие часы и ловя их, задавая им вопросы о том,где что расположено.

– Я потеряла ребенка. Я хочу сказать, что былавынуждена сделать это. Отца уже не стало. Была война.

– Это случилось в Италии?

– В Сицилии. Все время, когда мы продвигались завойсками, я думала о ребенке. Я разговаривала с ним. Я очень много работала вгоспитале и ни с кем близко не сходилась. У меня был мой ребенок, и с ним яделилась всем. Я разговаривала с ним, когда обмывала раненых и ухаживала заними. Я просто помешалась на ребенке.

– А потом твой отец умер.

– Да. Тогда умер Патрик. Я была в Пизе, когда узнала обэтом… – Вот теперь она окончательно проснулась и садится прямо. – Послушай, аты-то откуда знаешь?

– Я получил письмо из дома.

– Поэтому ты и приехал сюда, потому что знал?

– Нет.

– Ну, ладно. Не думаю, чтобы отец верил в поминки и всетакое. Патрик обычно говорил, что хочет, когда умрет, чтобы на могиле игралженский дуэт. Скрипка и гармоника. И все. Он был чертовски сентиментален.

– Да. Его легко было разжалобить. Стоило ему увидетьженщину, которая страдает, и он пропал.

* * *

С долины поднялся сильный ветер, раскачивая кипарисы,которыми были обсажены тридцать шесть ступенек, ведущих к часовне. Начиналсядождь, и его первые тяжелые капли упали на Караваджо и Хану. Было уже далеко заполночь. Хана лежала на выступе из бетона, а он ходил перед ней большимишагами, изредка вглядываясь в долину. В тишине был слышен только шум падающихдождевых капель.