– ДядьЖень!

С кухни раздалось:

– Слушаю, мой юный друг, страстный почитатель моего безумного таланта – в прямом смысле безумного.

– Когда вы успели столько картин нарисовать?

– В паузах между ничегонеделанием.

– И много было таких пауз?

– Вся жизнь…

В дверном проеме появился художник с кухонной тряпкой на плече. Подошел, стал рассматривать отставленную Пашкой картину. Там был нарисован летящий по небу спаниель с улыбкой и развевающимися от ветра ушами.

– Это что? – Решил уточнить мысль художника Пашка.

– Синяя птица.

– Здесь вроде как рыжая собака, похожая на спаниеля.

– Возможно. Люди не всегда видят истину. Собака летит? Летит. Значит, она в душе птица. Свободная, бродячая птица. А какого цвета надежда – кто знает? У кого-то синий. У меня вот рыжий…

– Почему рыжий?

– У нее были глаза такого цвета.

– У кого?

– У нее… – Художник отвернулся, всем своим видом показывая, что разговор о птицах счастья на сегодня окончен. Пашка внутренне одернул себя, понимая – за этим стоит что-то значимое и, кажется, больное…

Художник вдруг ожил, видимо сбивая волну неприятных для него воспоминаний.

– В этом сюжете я рассказал историю, как спаниель однажды нашел яйцо, высидел его. Из яйца вылупился гусь. Гусь стал учить спаниеля летать.

– И?

– Спаниель, в конце концов, полетел.

– Очередная сказка?

– Почему же – быль.

– Собаки летать не умеют.

– Те, которые умеют мечтать, полетят. Обязательно полетят!.. В знак подтверждения своих слов дарю тебе эту картину, мой цирковой друг. Мечтай, жонглер Павел Жарких! И обязательно полетишь. Высоко и далеко…

Пашка внимательно вглядывался в изможденное лицо хозяина дома, словно пытался забраться в его душу, прочитать суть, обычно прикрытую юмором, ёрничеством, самоиронией и прочими словесными изысками.

– Вы удивительный человек! Я таких еще не встречал.

– И не дай Бог!

– Скажите, что является источником вашего вдохновения?

Художник помолчал, криво улыбнулся и, как показалось Пашке, с укором посмотрел на него. Или в себя… Повернулся к окну, где за давно немытыми стеклами висела так же давно нестираная рвань весенних облаков. Через паузу тихо добавил:

– Боль…

Повисла неловкая тишина. В доме с толстенными стенами она была особенно гулкой. Первым ее нарушил подчеркнуто бодрый голос художника:

– Та-ак! Кофе не водка, холодным не подают! Марш на кухню!..

– Дядь Жень! Пожалуйста, расскажите мне еще что-нибудь о моем отце.

– А что, тебе никто кроме меня ничего не рассказывал?

– Почему, рассказывали. Но у каждого свои воспоминания. Я слушаю, суммирую, у меня постепенно складывается и портрет, и представление о том, каким он был.

– Да разве все сложишь? Мы сами, подчас, не знаем, какие мы. Твой отец был настоящим мужиком во всех отношениях. Когда он погиб, в Курске, некоторые кумушки, особенно кумовья, судачили, кости перемывали, мол, зачем полез в пекло? Ради чего? Пытался спасти какие-то там шамбарьеры, любимый заварной чайник Захарыча из знаменитой Исинской глины, который Пашка привез тому из-за бугра, и чего-то там еще. Какая ценность во всем этом? Что, нельзя было без этого жить? Ну, ладно, один шамбарьер, говорят, самого Чинизелли, он им своих лошадей гонял. Это еще куда ни шло – история! Но какой-то чайник! Ради этого стоило жизнь отдать? Чушь!.. Они так и не поняли, что он в огонь полез не по глупости, а ради того, что было ценно и важно для другого. Его никто ни о чем не просил. Тем более Захарыч. Это было решением твоего отца… Его так и нашли с шамбарьерами в одной руке и с любимым чайником Захарыча в другой. Рядом с твоим отцом лежала собака Варька. Та, рассказывали, тащила Пашку за ворот куртки, сколько могла, пока сама не легла рядом, тоже задохнулась дымом… Для Захарыча все, что спасал Пашка, не было бесценным. Он бы Пашкину жизнь не променял ни на какие коврижки мира. Старик жил Пашкой! Дышал! Он ему был и отец, и дед, и сват, и брат. Вот его дыхание после этого и остановилось. Если тебе рассказывали – как раз на Пашкины сороковины…

Вот и какой он? Делай вывод сам. Большинство цирковых поняли правильно, остальных не в счет. В цирке, сам знаешь, всё на виду. Манеж – он круглый, за спинами других не спрячешься…

Чтобы решиться на подобное, надо иметь что-то такое в душе, чего у меня нет. И у многих нет… Надо уметь любить. Как-то особенно. И жизнь, и людей. Лично я туда бы не полез. А он это сделал, не раздумывая, не рассуждая. Вот поэтому Валентина и Света, твоя мать, выбрали не меня. Его…

Глава девятнадцатая

Пашка в очередной свой визит, которые стали регулярными, решил узнать как можно больше о жизни самого бывшего полетчика. Рисуя в воображении то время и их поколение, он невольно представлял себе своего отца в их рядах. Павел Жарких-старший – вот он! Стоит перед сыном, как живой…

– Дядя Женя! Мама с отчимом вспоминали, что вы были классным воздушным гимнастом!

– Хм, было дело… – Художник спрятал самодовольный вид, – Все относительно, друг мой. Были и не хуже меня. Некоторые даже превосходили. В ту пору было много выдающихся мастеров – Николай Сухов, Володя Ракчеев, Женя Морус, Витя Зорин, Володя Гарамов. Это только те, с которыми я дружил. Десяток еще могу назвать достойных. Каждый был хорош по-своему…

Я всегда любил дурака повалять во время представления. То к клоунам в репризы выйду, то у себя в полете что-нибудь выкину. Скучно было изо дня в день делать одно и то же. Натура артистичная, просила слова…

Помнится, однажды повеселил твоего отца. Тот стоял на излюбленном месте в верхнем проходе галерки. Смотрел нашу работу. В большей степени, конечно, на свою Валентину. Я его сразу заприметил. Валька сделала свою пируэтную комбинацию и пришла на мостик. Ах, как она это делала!.. Сначала набирала высоту, ударив в направление купола оттянутыми носками. Потом, вытянувшись струной, дав энергии с запасом, чтобы у ловитора даже не появилось мысли ее не ловить, блистательно исполняла очередной сложнейший трюк. Да, это была полетчица от Бога! Ничего тут не скажешь. Учитывая ее природную красоту и мастерство, она была Королевой воздуха без всяких натяжек и преувеличения. Возраст ее, конечно, тогда уже подходил к критическому, но она была в отличнейшей форме, в самом соку. Еще лет пять могла летать спокойно на своем недосягаемом для других уровне…

Валентина, когда приземлялась на мостик, всегда прогибалась в спине, потом кокетливо играла стройной ножкой в колене. Обводила взглядом зрительный зал и посылала