У меня в руках букет – у Валентины день рождения. Я к плачущей.

– Это вам! Просили передать!

Она совиными глазами на меня. Я чуть в обморок не упал. Глазищи! До мошонки пробило… Носиком хлюп-хлюп, платочком по носику шмыг-шмыг. Мордашка в слезах. Края глаз опущены, ну точно, как у спаниелей…

– Кто просил передать?

– Один о-очень красивый парень.

– Где он?

– Вон…

– Где?

– Вон, летит! Неужели не видите? – Я тыкаю пальцем в афишу.

Меня, среди прочих, художник на фасаде цирка крупно изобразил, как лечу на трапеции.

– Давайте подойдем поближе, познакомлю.

Перебегаем дорогу на красный, подходим к фасаду. Я изображаю нарисованного гимнаста, вопрошаю:

– Похож?

– Не очень.

– Я Женя.

– Оля…

Посидели в «Ахилке» – так кафе прозвали цирковые. Оно было на той стороне Цветного, точно против цирка. Теперь его нет. Ели мороженое. Она уже смеялась. Вечером представление. Потом я ее провожал домой в Марьину рощу. Олю-Совулю. С глазами совы и спаниеля. Через год с Совулей поженились…

Художник сделал паузу.

– Давайка, Пашка-друг, еще заварим кофейку, что-то трубы горят!..

Глава двадцатая

Художник сосредоточенно смотрел внутрь опустевшей чашки. Словно гадал сам себе на кофейной гуще. Неожиданно прервал затянувшееся молчание, продолжая разглядывать коричневые разводы на дне.

– …Я ему оставил машину продать. Знал, у того богатых знакомых пруд пруди. С машинами тогда было тяжко. Японки в моде, хоть и с правым рулем. Мне деньги нужны были позарез. Мы тогда с Совулей родительскую коммуналку расселяли. Крутились на пупе. Это сейчас ты видишь отдельные апартаменты, а тогда здесь были Содом и Геморроя – не протолкнуться!..

Я из Японии пригнал тачку. Роскошная такая – «Тойота Марк 2». Не убитая, в отличном состоянии, несколько лет отроду. Специально брал на продажу. Почти всю японскую поездку отдал за нее.

У него доверенность. У меня уверенность. Приезжаю. Денег нет, машины нет – угнали. Разбираться не стал – друг. Глаза виноватые, вид такой же. Ладно, думаю. Заработаю еще. Месяцев через пять встречаю свою «Тойоту» у «ТАСС», который уполномочен заявить. У меня на машине приметная деталь была – едва заметная вмятина под левой фарой. Смотрю – моя! Спрашиваю водителя, откуда такое счастье ему привалило? «ТАСС» мне заявляет, мол, коллега уступил. Был в Японии, заработал на репортажах. Я ему фамилию: «Такой?» Он в ответ: «Точно! Сякой…» Мне все стало ясно…

Но я же парень, воспитанный в православии. Родители с детства многие истины вдалбливали. Первая: «Не осуждай! Не тыкай пальцем! Чтобы не попасть им в задницу. Самому себе. В переводе на библейский: «Не суди, да не судим будешь!..»»

Встречаемся. Тему эту не трогаем. Оказываю ему честь говорить на равных. Человек не должен жить в состоянии угнетенного духа. Тем более Друг, с большой буквы. Столько лет повязаны Арбатом, детством! Наши родители дружили домами…

Грабли никто не отменял. Замечательный инструмент для твердолобых, с устоявшимися детскими принципами и верой в светлое будущее. Особенно для идеалистов и романтиков, которые верят всем надписям на заборах…

– Я мечтал о сыне. Совуля о дочке. Я был бы рад любому варианту. Хотя, честно, не представлял, что буду делать, если родится девочка! Мы были в зените своих чувств. Ждали, когда это случится. – Художник вдруг посерел лицом, заиграл скулами.

– Случилось… Меня не было три месяца. Так вышло. Ехали на полтора, но гастроли продлили. Международный форум, мы призеры – гран-при! Тут же, в темп, контракт на правительственном уровне. Надо на манеже Родину защищать! Деньги для нее, родимой, зарабатывать.

Совуля осталась в Москве. В этот раз никак ее нельзя было взять с собой – такие были поставлены условия. Приказ «оттуда», с министерских облаков. Они всегда летали выше, чем мы, «Ангелы». Это тебе не сейчас, когда вы напрямую с импресарио общаетесь. Тогда всё решали за нас…

…Вернулся в Москву. Совули дома нет. Нигде нет. В Марьиной роще у родителей тоже. Те говорят со мной как-то странно, словно что-то скрывают. До этого мы жили душа в душу, приняли меня в семью на ура. Я в панике – жена пропала. В почтовом ящике письмо. Там скупо: «Прости! Не ищи. Полюбила другого…» Я в транс. В алкогольный туман. Родители мои вокруг меня «скорой помощью»…

…Через полтора года мы случайно встретились. В районе Пречистенки. В институте имени Сербского. Я там после отчаянных беспросветных запоев свою душу искал. Ей тоже помогали в таких же поисках…

Оказывается, мой друг детства тогда подкатил к ней, все скрашивал досуг моей жены, заполнял паузы в ожидании меня, как клоуны у нас в цирке между номерами. Они гуляли по паркам. Сиживали в кафе. Концерты, филармония, умные беседы. Он Яго опытный… Потом как-то пригласил домой. Подпоил. Воспользовался хмельными девичьими мозгами. Совуля так, сухое винцо, чуть-чуть. Он ей незаметно что покрепче. Понеслось… Мы мечтали о ребенке, она от друга моего задушевного аборт сделала.

Врачи сказали, что больше детей у нее не будет. Обо мне она помнила все это время. Любовь была. Настоящая. У нее совесть – тоже. Но все пути ко мне, как она решила, теперь отрезаны. Нервный срыв, психбольница. Мой друг ее ни разу даже не приехал навестить. Она после больницы к нему, он – от ворот поворот. Мол, никогда не любил, так, поигрались и хватит. Его заученная песня. Она снова в белый мрак больничных палат. На Пречистенку. В этот же институт, куда принимают без экзаменов, лишь бы по их профилю…

Ее родители меня к ней так и не пустили. Не знаю, почему. На их совести. Я бы все вернул назад. Несмотря ни на что. Видимо, Совуля сама не захотела…

…Потом я остался один. Совсем один на этом свете. Падше меня ангелов уже не наблюдалось…

Стали охотиться за моей квартирой. Явно по наводке. В подъезде однажды отмолотили, как катком проехали. Несколько ребер в хлам, сотрясение, еще всего помаленьку. Главное, заставили подумать о передаче квартиры по дарственной. Сказали, что еще придут – жди!

Я отлежался, зализал расквашенное и отбитое. Ходу к своему постоянному сотоварищу по возлиянию и задушевным беседам. Он в прошлом известный адвокат. Так, мол, и так, жить осталось всего ничего. Выпили. Он покумекал. Соорудил мне бумагу на государственном бланке с такой же печатью – старые запасы. «Теперь тебя ни одни черные риелторы не тронут – себе дороже…»

Наступил тот самый черный день с таким же цветом специалистов по чужим квартирам…

Художник сделал очередную паузу – улетел